всеобъемлющую картину, ибо радость победы и горечь утрат еще жгут твою душу, мешая отстояться в ней самому главному и существенному.
Кем он был, Адольф Гитлер? Не только фанатиком и истериком, кровавым фигляром и бесноватым фюрером. Не это главное. Он мозг финансовых магнатов, их руки, их воля. В нем была сила, разрушающая, неумолимая, беспощадная. Сложился своего рода круг зла, и Гитлер в нем был главной пружиной, главным рычагом, что приводил в действие самые черные силы реакции. Вот кто сокрушен и повергнут!
Вот о чем думалось Максиму, когда он бродил по казематам подземного бункера Гитлера. Здесь Гитлер покончил с собой или, кто знает, возможно, покончили с ним.
Отсюда, из его подземного убежища, двинулся генерал Кребс на переговоры с Чуйковым. Просил перемирия, прекращения огня. Лишь бы уцелеть. Лишь бы сохранить власть. Кто послал Кребса? Только ли Геббельс и Борман? Или еще живой Гитлер? Столько слухов, столько противоречивых суждений, рассказов уцелевших и насмерть перепуганных свидетелей последних дней, часов и минут их фюрера.
Вместе с другими журналистами Максим поднялся наверх. Облегченно вздохнул полной грудью. Там, в катакомбах, уже чудовищная духота. Обгорелые трупы Гитлера и его метрессы Евы Браун куда-то унесли. Экспертам еще придется повозиться.
Если верить уцелевшим затворникам гитлербункера, то их фюрер покончил с собой и был сожжен после трех часов дня 30 апреля. Один из служителей бункера рассказывал, что, когда сжигали Гитлера и его метрессу, он взглянул на купол рейхстага и вдруг увидел там красное знамя. Оно развевалось в лучах заходящего солнца и выглядело багрово-красным. Если так, значит, и сжигали Гитлера не 30 апреля, а 1 мая, ибо знамя под куполом взвилось в последний день апреля очень поздно, и его нельзя было видеть в лучах заходящего солнца.
Выходит, и видели его 1 мая. Похоже, и тут обман, провокация.
Впрочем, не столь уж важно теперь, когда сожгли Гитлера. Крах есть крах! Нацистская элита распалась, ушла в небытие. Одни покончили с собой, другие еще живы, но и они обречены.
Вся эта неделя была ни с чем не сравнима. Гром орудий и треск пулеметов, гул моторов и разрывы бомб, огонь и дым, атаки и контратаки, кровь и смерть — пылающий и грохочущий ад. Такой мощи огня, такой мощи техники Максим нигде не видел. Столько орудий! Столько танков и самолетов! Вся битва была неистовой.
И вот все кончено. Пал рейхстаг. Пала имперская канцелярия. Пал Берлин. А война еще продолжается. Она подступает к Праге.
Дни и ночи бои и походы. Отчаянно отбиваясь, враг оставляет рубеж за рубежом. Вдали уже маячат Рудные горы, за которыми Чехия. Прямой курс на Прагу, А ночью в короткие минуты затишья трофейные рации полка слушают весь мир.
Внушительно и торжественно говорит Москва. В ее голосе уверенность и сила. Большая, огромная, несокрушимая. Сила справедливости,
Токио буквально вопит над могилой фашистской Германии. Там царит растерянность и уныние.
Лондон нетерпелив и суетлив. Он спешит сообщить о каких-то переговорах, идущих на западе, капитуляция Германии вроде уже состоялась, борьба якобы окончена.
— Ишь ты какие! — слушая переводы Березина, негодовал Голев. — У них, может, и кончена, а мы каждый шаг берем с бою.
Нью-Йорк взбудоражен. Он разобижен на своих дипломатов и генералов, почему они так долго топчутся на месте! Опоздали в Берлин. А им нужен весь мир, и надо спешить.
— Ой-ой-ой, куда замахиваются, — возмущался Голев. — Вишь ты, весь мир подавай.
— Чего ты, Тарас Григорьевич, на меня уставился, — усмехнулся Зубец, — будто я помогаю таким американцам.
— Да не на тебя я, — отмахнулся уралец, — а скажи, что это? Бред или наглость? А по рукам не хотят! Я вам покажу весь мир, чертовы дети! Не затем я тыщи верст на брюхе от самой Москвы полз.
Тревожна Прага. Она восстала и зовет на помощь:
— Говорит Прага, говорит восставшая Прага! Руда Армада, на помоц! На помоц!! На помоц!!!
Григорий встревоженно всматривался в лица солдат и офицеров. «Поспеть бы!» — говорят их глаза. Ведь каждого беспокоила судьба чехословацкого города, судьба его повстанцев, которых фашисты в упор расстреливают из тяжелых орудий.
Наступило 7 мая, и полк Думбазде пробился в Рудные горы.
За маленькой горной речушкой одинокий фольварк. Неподалеку от него черный дымящийся «тигр». Не у места подбили, и взводы обходят его с опаской: вот-вот взорвется. Отступив за речушку, арьергард противника засел на крутых склонах гор и наступавших встретил сильным огнем. К счастью, танк взорвался. Начштаба Юров вздохнул облегченно. Теперь можно занять под штаб тот одинокий фольварк. Взрывной волной в нем вырваны все окна. Можно и без них: не надолго.
Когда изготовились к наступлению и осталось лишь подать сигнал, вдруг поступил приказ по радио: в 23.00 прекратить военные действия. Думбадзе и его начштаба Юров недоумевали: в чем дело? Неужели конец? Или их снова перебрасывают на другой участок фронта? Впрочем, гадать недолго. Сейчас прилетит Жаров, и все выяснится. Действительно, из-за гребня, отороченного зеленым лесом, вынырнул легкий армейский самолет. На дороге у штаба связисты заранее выложили посадочный сигнал, и возбужденные солдаты и офицеры быстро окружили подруливший По-2. Что им скажет комдив?
— Мир, товарищи! — громко и радостно объявил полковник, выбираясь из кабины. — Фашистская Германия складывает оружие!
Могучее «ура» огласило воздух. Тысячи самых восторженных чувств были слиты в криках солдат и офицеров. Их охватил азарт, какого они не знали за всю войну. Нет, за всю жизнь!
Но грохнул снаряд, на минуту заглушивший возбужденные голоса людей. Осколки со свистом пронеслись над их головой, и все инстинктивно присели. Запоздал лишь Ярослав Бедовой, и один из осколков угодил ему в плечо. Рука солдата измокла и стала красной от крови. К счастью солдат отделался легко.
Глеб рассвирепел. Вот те и кончилась война! Пока Таня делала перевязку, Жаров объяснил ход событий. Сегодня ночью, в 23.00, прекращаются все военные действия. Сама капитуляция начнется завтра, с семи утра. Идут последние минуты войны.
Нет, ни разрыв снаряда, ни ранение, воина, особенно обидное сейчас, ни смерть, какая бы ни встала на пути к победе, — ничто не в силах омрачить радость солдата!
Глядя на людей, Березин попытался хоть немного осмыслить случившееся, о чем напишут потом тысячи книг, либо прославляя, либо охаивая их победу, правдиво восстанавливая или искажая всю историю войны. И вот он, простой солдат, творец ее истории, безмерно радующийся своей победе!
Ведь это он, прервав любимое дело, за которое боролся всю жизнь, ушел на войну. Оставив родных и близких, забыв про покой и отдых, он изо дня в день бился с врагом. Своими траншеями опоясал чуть не всю Европу. Сколько перекопал земли! Его руками можно было бы построить тысячи громадных плотин и сотни чудесных городов. А он мерз на сырой земле, коченел в сугробах, в обнимку со смертью сидел в окопах или бесстрашно мчался в атаку. Не он ли своей грудью закрывал огнедышащую амбразуру дзота или с гранатами в руках бросался под грохочущий танк? Разве не он направлял свой горящий самолет в гущу скоплений врага? Не он ли бесстрашно шел на любые пытки и казни, свято предпочитая долг позору измены! Сколько же сложат песен и легенд этому «безумству храбрых»?!
Каждый день огонь и дым, кровь и смерть. Бесчисленны могилы его друзей, его боевых побратимов, у изголовья которых на почетный караул стало само бессмертие. Это он спас родную землю, спас миллионы людей, спас от гибели человеческую цивилизацию. Все он, советский солдат!
И вот безоговорочная капитуляция! Мир! Бессмертная победа!
Есть ли слова, которых ждали больше!
— Ура, победа! — все громче кричали бойцы. — Ура!
Разве можно остановить бурю, сдержать ураган, приказать успокоиться разбушевавшемуся морю! Бойцы снова бросились к самолету.
Жарова, Березина, Думбадзе — всех их подняли на руки и под несмолкаемое «ура» стали подбрасывать в воздух...
