— Да легкое, виноградное.
— Тогда давай.
— Смотрите! — негромко вскрикнул Зубец. — Мишка!
Молодой медведь стоял на уступе скалы и мирно глядел вниз. Семен инстинктивно вскинул было автомат, но Фомич резким движением руки прижал ствол к. земле:
— Ты с ума сошел.
Медведь скрылся.
Фомичу представился случай рассказать, как медведь чуть не испортил ему свадьбу. Когда он спросил невесту, какой бы ей хотелось свадебный подарок, она, не задумываясь, пожелала уссурийскую медведицу. Медведицу так медведицу, и молодой охотник подался в тайгу. А там известно — кому удача, кому незадача. Назавтра свадьба. Ждут жениха, а он как в воду канул. Невеста в слезы. Родня переполошилась — и в тайгу. А жених той порой сидит на высоченном кедре, куда загнала его раненая медведица, да все сигналы подает голосом. Нашли, конечно. Сняли с дерева — и под венец. Ясно, медведицу упустили.
Разведчики развеселились.
У Фомича неистощимый запас охотничьих историй и анекдотов. В них причудливо переплетается быль и небыль, и слушать его одно удовольствие. Не преминул он рассказать и про случай, как его вызволил из беды совсем незнакомый охотник. Фомич ходил на тигра, а зверь и подкараулил его на глухой тропе. Прыг с камня, и конец бы Амосову. А тут — грох выстрел! Сам Фомич выстрелить не успел. Огляделся — никого. Только у ног убитый тигр. Наконец незнакомец выбрался из чащи, поздоровался, осмотрел тигра, усмехнулся. Хорош! Потом запросто попросил хоть одну пулю. Свою последнюю он израсходовал, спасая незнакомого таежника...
В теснине по-прежнему было пустынно и тихо, и бойцам ничто не мешало слушать.
— И у нас был случай, — вспомнил Сахнов. — Напали волки на охотников. Один — на дерево, а другой не успел. Ну, волки — в клочья его! А тот, на дереве, и выстрела не сделал.
— Это прохвост, а не охотник! — возмутился Амосов.
— А что он мог?
— Как что, — так и закипел Зубец, — да ножом бы, прикладом, пулей защищать товарища. Вдвоем бы, глядишь, и отбились.
— В опасности каждый лишь о себе думает, — возразил Сахнов.
— Да ты что, рехнулся, что ли? — запальчиво наскакивал на него Зубец. — Забыл: все за одного, один за всех!
— Пословица — не закон всякому.
Фомич молча набивал трубку. Немного остыв, он заговорил снова:
— А ты, Сахнов, на месте того охотника тоже полез бы на дерево?
Сахнов пожал плечами.
— Смотря по обстоятельствам. Только на рожон не полез бы. Ну, жаль товарища. Зазря гибнет. А если ему все равно не поможешь?..
— Ох и философия! — сжимал кулаки Зубец.
— А чего подслащать, если горько. Я правду люблю.
— Ядовита твоя правда.
Зубец все кипел. Фомич не давал воли чувствам, сознавая, что горячность тут мало поможет. Сахнов же рассуждал совсем равнодушно. Ни злобы в нем не было, ни раздражения.
— Эх, сынок, сынок, — огорченно вздохнул Амосов, — такое говоришь, и ни стыдинки в глазу. Да я бы от таких слов сквозь землю провалился.
— У каждого свое, Гордей Фомич.
— Ох, не любишь ты людей, Сахнов! — покачал головой Зубец. — Право, не любишь.
— Чего ты в душу ко мне лезешь! — ополчился на Зубца Сахнов. — Не беспокойся. Кого нужно, люблю. А вот от попреков все нутро воротит.
— Ладно, сынки, спорить, — примирительно сказал Фомич. — По-моему, живи, чтоб люди сказали — добро!
— Как же, скажут они, — огрызнулся Сахнов.
— О хорошем, сынок, всегда скажут.
— А что хорошее, Фомич, и что плохое? Мне одно хорошо, вам другое. Разве можно уравнивать?
— Нет, Сахнов, зелен ты еще, оттого и горек. Ни ветром тебя не продуло, ни солнцем не обожгло, как надо. Оттого и гнильцо в душе.
Зубец припал вдруг к брустверу окопа и поглядел вдаль.
— Смотрите, — прошептал он, — немцы!
— К бою! — тихо скомандовал Амосов, и Зубец с Сахновым по ходу сообщения метнулись на свои позиции.
Атаковали немцы исступленно, и Фомич с тревогой посматривал на нишу с патронами. За час боя ее запасы почти иссякли. А тут еще кончился диск — перезаряжай снова. Не успел он вставить новый магазин, как неподалеку разорвалась мина. Фомич схватился за грудь. Его рука сразу же сделалась теплой и липкой. Угодил, дьявол!
Сахнов и Зубец подбежали к Амосову.
— Ранены, перевязать? — в один голос припали они к товарищу.
— Нет, нет, я рукой придержу бинт, отбивайтесь, — превозмогая боль, заупрямился раненый.
Зубец и Сахнов отстреливались, оставаясь поблизости. Фомич опустился на дно окопа и ощутил вдруг, как обмякло и ослабло все его крепкое тело.
— Сахнов, — крикнул он разведчику, — поди, сынок! Достань еще бинт. Вот так... а теперь ступай. Ступай, говорю...
Еще с минуту Сахнов смятенно глядел на раненого. Когда же он снова встал подле Зубца, тот молча взглянул ему в глаза. Сахнов покачал в ответ головой и, наклонившись к Семену, прошептал едва слышно:
— Кровь дюже хлещет.
Непонятная отрешенность вдруг освободила Фомича от боли. Его тело сделалось почему-то необычайно легким, почти невесомым. Он глядел на ласковое небо; оно казалось таким ясным и чистым, каким никогда не было раньше. Но едва он чуть повернулся туловищем, как боль резанула затяжелевшее тело. Дыхание сделалось прерывистым и хриплым. Легкое прохватило, что ли? Неужели конец?
Под яростным огнем разведчиков немцы откатились. Зубец горестно склонился над раненым. Лицо Фомича помертвело, под глазами появились синие круги.
— Гордей Фомич...
— Скажи Тарасу, Семен, не дошел, мол... Не судьба...
У Зубца выступили слезы. Он стирал их кулаком, не скрывая своего состояния. Дышать ему стало нечем. И у Сахнова перехватило горло, он зло стискивал автомат.
— Письмо, Семен, напиши... Старухе моей...
— Да что вы... — Зубец не договорил: голова умирающего сникла и обессиленно упала на грудь.
Немецкая атака усилилась. Семену вдруг обожгло правую руку, и она сразу же потеряла всякую силу. Перехватив ее бинтом, он продолжал стрелять левой.
Сахнов расстроился еще больше. Разве теперь сладить с немцами? Вынув пустой диск, он наклонился к нише. Почему пусто?
— Семен, патроны кончились! — прохрипел он, побледнев.
— Как кончились? — оторопел Зубец, тоже вынимая пустой диск.
— Нет ничего. Вот последний остался, на! — протянул Сахнов единственный патрон, обнаруженный в нише.
Они обшарили все. Действительно, кончились. Вот те и на! Хорошо, что спала атака. Но с минуты на минуту она возобновится. У Семена ныла рука, мутилось в голове. Что же делать? Он взглянул на убитого. «Что, Фомич? Ведь голыми руками возьмут». Растерянно повертел в пальцах последний патрон. Теперь он
