— Я буду очень счастлив, если вы удостоите меня вашей доверенности.
— Мой отъезд был неожидан; как вы видите, со мной даже нет горничной. Цель моего путешествия неопределенна. Я не могу жить независимо. И я решительно еще не знаю, что буду делать.
Марк Семеныч сказал:
— Может быть, с моей стороны будет нескромно, если я изъявлю мое участие?
— Напротив, я очень буду вам благодарна! — с чувством отвечала путешественница.
— Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезен? Я очень много знаю людей с весом в Москве. Не желаете ли какого-нибудь места?
— Я боюсь должности гувернантки.
— Почему?
— Во-первых, я получила домашнее воспитание.
— Тем лучше! Я гораздо более предпочитаю…
— Во-вторых, мне кажется, что обязанность слишком щекотливая для самолюбия…
— Ваше самолюбие не может страдать: тот, кто вас увидит, в каком бы вы ни были звании, всегда оценит и…
— Я никогда не пробовала заниматься с детьми, хотя я их очень люблю.
— Любовь к ним есть самый верный залог, что вы можете быть наставницей их.
— Всё так; но это занятие меня пугает…
— Будьте покойны: я отыщу вам порядочный дом, где вы, верно, измените ваше мнение об этом занятии. Люди образованные понимают, как высоко значение быть второй матерью их детям…
— Если б я нашла таких людей, то мне было бы совестно, что я не буду уметь выполнять как следует своих обязанностей.
— По вашим летам и красоте?.. Но это ничего не значит! — как бы опомнясь, заметил Марк Семеныч.
Женщине нетрудно угадать, какое она произвела впечатление на мужчину, и путешественница ясно видела, что почтительность и внимание к ней Марка Семеныча доходили до высшей степени. Но его солидная наружность, ежеминутное воспоминание о детях и жене разрушали всякое сомнение путешественницы. Она смотрела на всё его участье к ней как на плод необыкновенно сострадательного сердца, каким обладал Марк Семеныч. Его слова, казалось, подтверждали это. Он сказал путешественнице, заметив, что она избегает его заботливости:
— Я сам отец и представляю себе весь ужас положения беззащитности, в каком вы находитесь. Моя обязанность, как мужа и отца, оказывать помощь беззащитным женщинам. Да, я научился уважать их вполне только тогда, как сделался их покровителем/ У меня три дочери, и очень хорошенькие; я ужасно огорчен, что должен поручать их разному сброду, приезжающему сюда из-за границы. Их жизнь тайна для нас, а мы между тем смело вверяем им своих детей, — с грустью говорил Марк Семеныч.
Они приближались к Москве и на другое утро должны были приехать; но неожиданный случай замедлил их приезд.
Вечером, когда они остановились пить чай, Марк Семеныч вошел озабоченный в комнату и с досадой сказал:
— Надо же быть такому случаю!
— Что такое? — спросила путешественница.
— Ось лопнула! это просто как на смех!
— Вас ждет завтра ваше семейство и будет беспокоиться…
— Нет! оно в деревне, и я возвращусь ранее срока. Но как же вам ждать?
И Марк Семеныч вопросительно глядел на путешественницу, которая сказала:
— Теперь так близко, что, я думаю, со мной не может ничего случиться.
— Не лучше ли послать вперед одного из моих лакеев: пусть вам приготовит нумер, и…
— О нет, это лишние хлопоты!
— Я должен вам сказать откровенно, что также имею цель: мне хочется известить о моем приезде семейство. А вы пока отдохните, поговорим о ваших намерениях, — что вам предпринять…
Лакей был послан на перекладных; а путешественница с Марком Семенычем, в ожидании починки экипажа, отправилась гулять.
Вечер был очень хорош; они незаметно зашли далеко. Стемнело совершенно, когда они возвращались. Марк Семеныч крепко сжал руку путешественницы; она не отнимала ее, потому что всё, что он говорил, далеко было от волокитства. Дети, семейство, обязанности отца — вот предмет его разговора.
Ужин был уже готов, когда они возвратились с гулянья. Они весело сели за стол.
Марк Семеныч был любезен. Из строгого отца семейства он превратился в самого тонкого дамского угодника. Ужин был великолепен. Налив бокал вина, Марк Семеныч встал и почтительно сказал:
— Позволите ли вы мне выпить за ваше здоровье и за ту минуту, когда вы решились почтить меня вашей дружбой? Да, я прошу у вас дружбы…
Путешественница что-то проговорила, благодаря Марка Семеныча, который, протянув к ней руку, с жаром сказал:
— Вашу руку! у вас есть теперь самый искренний и преданный друг и защитник. Я смело мог бы поспорить с вашим братом или отцом в чистоте моих чувств. Итак, мы друзья!
И Марк Семеныч поцеловал руку путешественницы.
Ужин длился долго: почти за полночь они встали из-за стола, чему путешественница была очень рада, потому что ей стало как-то неловко от пристальных, даже увлаженных слезой взглядов Марка Семеныча и от вопросов: точно ли она его друг?
Усаживая ее в коляску, Марк Семеныч опять поцеловал у ней руку.
Путешественница не скоро заснула: лошади скакали во весь дух, как бы желая наверстать время, потерянное за починкой оси. Марк Семеныч на каждой станции отворял дверцы коляски путешественницы и, стоя на ступеньках, обращался к ней с заботливыми вопросами: спокойно ли ей? не хочет ли она пить чего- нибудь?
— Вам, кажется, неловко лежать? — спросил ее Марк Семеныч на одной из станций. — Не дать ли вам подушку?
— Не беспокойтесь: у меня есть! — отвечала путешественница; но Марк Семеныч спрыгнул со ступенек и через минуту возвратился с подушкой.
— Мне, право, не надо: у меня есть своя! — говорила путешественница.
— Ложитесь, ложитесь! дайте вашему другу позаботиться об вас. Ну, так хорошо ли?
И Марк Семеныч, взяв голову путешественницы и положив ее на подушки, сам сел на второе место в коляске.
— Что же мы не едем? — спросила путешественница, прервав неприятное для нее молчание.
— Верно, лошади не готовы.
— Вот они, готовы! — выглянув из коляски, заметила путешественница.
— Вы гоните своего друга! вы кажется, не верите искренности моей? — с упреком возразил Марк Семеныч.
— Помилуйте! — сконфузясь, произнесла путешественница.
— Да, да! Я так в жизни был несчастлив, что даже ни лета мои, ни обязанности не уничтожают преград к простым чувствам дружбы, о которой я с детства мечтал. Знаете ли, что я, бывши ребенком, чуть не умер оттого, что дружбу мою отвергли. Я женился по любви и очень счастлив до сих пор. Но дружбы, дружбы — этого тихого, кроткого чувства — я желаю теперь!
— Говорят, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы, — заметила путешественница.
— Это вздор! Одни скептики да люди, истратившие всю искренность чувств и попирающие свои обязанности, так говорят. Нет, я был дружен с одной женщиной: всё кругом толковало, судило в том роде, как вы сейчас заметили, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы. К счастию, домашние ее и мои слишком хорошо знали меня и смеялись над толками. Я должен сознаться вам, что часто спешил ей первой сообщить какое-нибудь мое горе или радость.
