слезами. Ноги подкосились, она покачнулась, но Роб снова обнял ее и удержал.
– Хорошо, Кэт, – шепнул он ей в ухо, гладя по волосам. – Все образуется. Конечно, я тебе помогу. А сейчас успокойся, ладно?
Катарина обняла его крепко-крепко.
– Я постараюсь, – выдохнула она. – Но, знаешь, я очень боюсь, что с Майклом случится что-то ужасное...
Роб сильнее прижал ее к себе.
– Все будет хорошо. Я тебе обещаю. С Майклом ничего не случится.
Катарина вслушивалась в его слова и старалась ухватиться за них, как держалась за Роба. Они направились к Компьютерному центру, но въедливый внутренний голос не умолкал.
Он говорил ей, что несмотря на слова Роба, несмотря даже на очевидные, полученные всего час назад на стадионе доказательства того, что Майкл здоров, может быть уже поздно.
Фил Хауэлл по-прежнему смотрел на экран, когда до него дошло, что он уже не один. Он поднял взгляд, увидел пепельно-бледную Катарину, тревогу в глазах Роба и понял, что что-то неладно.
– Нам нужна твоя помощь, Фил, – тихо сказал Роб. – И немедленно.
Фил нахмурился, взгляд его дернулся к экрану. Если совпадение обнаружится, а он его не увидит...
– Прошу вас, – попросила Катарина. – Я боюсь... – Ее прерывистый голос красноречиво доказывал, что она и впрямь перепугана насмерть.
Понимая, что Катарине и Робу нужен компьютер, Фил открыл на экране еще одно окно.
Сигналу из космоса и так уже пятнадцать миллионов лет.
Ничего с ним не сделается, подождет.
А вот Катарина ждать явно не могла.
Крошечная точка света слабо мигала в темноте, такая тусклая, что поначалу Майкл ее не заметил. Потом она понемногу разгорелась, и он понял, что следит за ней, как впередсмотрящий на мачте корабля за светом маяка, обещающим спокойную гавань. Сосредоточился на мерцании, страстно желая, чтобы оно разрослось и прогнало окутавшую его тьму.
И полная тишина тоже мало-помалу отступила. Сначала он услышал что-то вроде невнятного гудения, непонятно откуда. Но когда вокруг стало немного светлее, звук стал громче и, наконец, Майкл различил в нем отчетливые составляющие.
Уап-уап-уап.
Он уже слышал этот звук раньше и мог бы узнать его сразу. Но сознание еще было окутано темнотой, которая путала, сбивала с мысли, и только когда звук стал устрашающе громким, он узнал его.
Вертолет!
Звук набирал силу, но видно по-прежнему ничего не было, потому что взамен темноты нахлынуло ослепительное сияние, мешающее видеть так же, как раньше – черная ночь.
Шум вертолета сделался оглушающим. Он знал, что еще мгновенье-другое – и эти лезвия уничтожат его.
Бежать!
Надо подняться и убежать!
Но все тело налито свинцом. Он не в силах пошевелить и мускулом.
Майкл попытался вдохнуть, но легкие горели и что-то лежало на лице.
Может, поэтому он ничего не видит?
Он попробовал повернуть голову и тут-то, сквозь свист лопастей, услышал что-то еще.
Голос.
– Не надо, Майкл. Не двигайся. Расслабься и отдыхай.
Голос был знакомый, но чей – непонятно. Тогда, словно в полусне, он стал перебирать в памяти события последних минут, происходившие до того, как его поглотила страшная темнота.
Он бежал. Здорово бежал, лучше, чем когда-либо раньше. Потому что...
Нашатырный спирт!
Он вдыхал пары нашатыря, и тренер спросил его...
Но это не голос тренера Питерса. Это чей-то еще голос, голос человека, который...
Доктор Джеймсон!
Точно. Когда он упал в обморок, они позвонили Джеймсону.
Эта штука у него на лице – кислородная маска, и везут его в больницу.
Нет! Он на дух не переносит больниц еще с того раза, когда случился первый приступ астмы и мама примчала его в приемный покой. Люто ненавидит больницы и все больничное.
И запах, и тошнотворную зеленую краску, и отвратительную еду. Но хуже всего то, как они с ним обращались – кололи иглами, впихивали таблетки – все, и доктора, и сестры, и он твердо усвоил, что доверять им нельзя, никому, и к тому же говорили они о нем так, будто его нет в комнате! А сегодня он
