После долгой паузы Торрес нехотя кивнул.
– Да. По крайней мере, с одной точки зрения. Организм Алекса жив, его интеллект стремительно развивается, но как личность он, к сожалению, умер.
– Нет! – снова вскочив на ноги, Эллен шагнула к столу, за которым сидел Торрес. – Ты же сам сказал, что он поправляется! Что он скоро станет совсем здоровым!
– Он и так здоров – большая его часть, – ответил Торрес. – Его физическое состояние и интеллект можно назвать почти совершенными.
– Но мало того, – возразила сквозь слезы Эллен. – Ты ведь сам знаешь, он начинает многое вспоминать...
– Именно поэтому я и хотел, чтобы вы привезли его ко мне, – тихо произнес Торрес. Он знал – до этого момента он мог говорить только правду, но теперь... Теперь придется солгать.
– Он вспоминает то, что на самом деле не может помнить. Многое из того, что он вспомнил, произошло – если произошло – задолго до его рождения...
– Но он вспоминает, – настаивала Эллен.
Торрес устало покачал головой.
– Нет. Он не может, – просто ответил он. – Прошу тебя, выслушай меня, Эллен. Мне очень важно, чтобы именно ты правильно поняла то, что я говорю.
Неуверенно посмотрев на Торреса, затем на мужа, Эллен шагнула назад и присела на край стула.
– Ты до сих пор не можешь принять многое из того, что случилось – но, как бы ни было трудно, тебе придется сделать это, поверь. Алекс не помнит ничего о своей жизни до катастрофы. Все его так называемые воспоминания – это данные, содержащиеся в банках памяти, которые я вживил в его мозг. Например, когда он в первый раз очнулся после операции, в его мозгу уже содержались сведения, необходимые ему на первых порах. Язык, кое-какие образы – например, вы с Маршем... С того момента он начал усваивать информацию и обрабатывать ее со скоростью мощной вычислительной машины. Именно поэтому, – продолжал он, повернувшись к Маршу, – его интеллект кажется превосходящим обычные человеческие возможности. Гениальный ребенок... Реально же он располагает способностью хранить в памяти все, что он видел и слышал после операции, способностью обрабатывать информацию с нечеловеческой скоростью и точностью, а также – вполне человеческой способностью думать. Становится ли он от этого гением – судить не мне. Но, приобретя все это, Алекс многое и потерял. – Достав – в первый раз за все это время – из ящика трубку, Торрес принялся набивать ее табаком. – И самая серьезная из этих потерь – эмоции. Знаем мы о них немало – известно даже, в каких участках мозга рождаются те или иные эмоции. Можно даже вызывать их искусственно, стимулируя те или иные участки. Однако запрограммировать их я так и не сумел – и поэтому Алекс полностью лишен каких бы то ни было эмоций. Что, – добавил он словно бы невзначай, – и подводит нас к тому, почему, собственно, я говорю вам все это. – Набив трубку, Торрес зажег ее и – тоже впервые за это время – в упор посмотрел на Марша. – Если вы до сих пор принимали все, что я говорил, то, думаю, согласитесь и с тем, что Алекс просто неспособен на убийство.
– Боюсь, что не совсем понимаю вас, – возразил Марш холодно. – Наоборот, судя по тому, что мы здесь услышали, Алекс – идеальный убийца. Ведь он лишен каких бы то ни было чувств.
– Был бы таковым, – согласился Торрес. – Но дело в том, что никаких сведений об убийстве в его программах не содержится, а делать он может только то, что в них есть. Плюс к тому убийство в большинстве случаев – продукт все тех же самых эмоций. Гнева, зависти, страха – и многих других. Но обо всех этих чувствах Алекс не имеет даже абстрактного понятия. Вернее, он знает, что люди испытывают различные чувства, но сам полностью их лишен. В том числе и жажды убийства.
– Если только, – вставил Марш, – его на это не запрограммировать.
– Верно, – согласился Торрес. – Но все равно он проанализирует команду – и если она покажется ему лишенной смысла, он откажется ее выполнять.
Марш поймал себя на том, что с трудом усваивает слова Торреса. Его собственный мозг словно превратился в клубок противоречивых возражений и доводов... Чувства же словно отключились, машинально он определил свое состояние как шоковое. Что удивительного, подумал он тускло. Он мертв. Мой сын мертв – и в то же время его нельзя назвать мертвым. Сейчас он что-то делает, думает о чем-то... а меня, сидящего здесь, убеждают в том, что его вовсе не существует, что он – не более чем... Слово, пришедшее на ум, заставило его вздрогнуть, но, поразмыслив, Марш повторил его про себя сознательно: он – не более чем автомат. Обернувшись к Эллен, он понял – она переживает сейчас то же самое. Поднявшись, он подошел к жене и опустился рядом с ней на колени.
– Он умер, Эллен, – прошептал он.
– Н-е-ет! – застонав, Эллен закрыла руками лицо, тело ее начали сотрясать рыдания. – Нет, Марш, он не должен, не может он умереть... Он не...
Присев рядом, Марш молча обнял жену и прижал к себе, нежно поглаживая ее волосы. Когда он заговорил снова, то обращался уже к Раймонду Торресу – и в голосе его не было слышно ничего, кроме печали и гнева.
– Для чего? – спросил он. – Зачем вы все это с нами сделали?
– Потому что вы сами попросили меня, – в упор глядя на Марша, ответил Торрес. – Вы просили меня спасти ему жизнь – любым доступным мне способом, и я со своей стороны сделал все, что мог. – Тяжело вздохнув, он положил на стол потухшую трубку. – Но делал это я не только для вас. И для себя тоже. Отрицать это глупо – мне нужно было проверить результаты моих трудов. – Он подался вперед, по- прежнему глядя на Марша. – Позвольте мне задать вам один вопрос. Если бы вы оказались на моем месте – что бы вы тогда сделали?
Целую минуту Марш молчал – он знал, что на вопрос Торреса у него сейчас нет ответа. Заговорив, он сам удивился тону своего голоса – в нем звучала одна лишь огромная, накопившаяся усталость.
– Не знаю. Было бы чудесно, если бы я мог сказать – 'отказался бы', но я правда не знаю, доктор. – С трудом встав на ноги, он положил руку на плечо Эллен. – Ну, и что же нам делать теперь?
– Прежде всего – найти Алекса. И привезти его сюда. Вчера произошло кое-что, и я еще не знаю, как это может на нем отразиться. В лаборатории... в общем, техник ошибся и перед тестами Алексу не был дан
