днях.
— Это было в Кремле?
— Нет, в ЦК. На Старой площади. Все очень просто. Довольно ясно. Но у меня возникают вопросы. Обо мне пишут в последнем издании «Истории КПСС», благодаря, так сказать, активности Пономарева, «примиренец» записали. Если я «примиренец», назовите кого-нибудь, который менее «примиренец»?
— Вы обратили внимание, вас уже нигде не упоминают в «антипартийной группе»?
— Давно уже. Хрущев свою злость, так сказать, направил. Предлагал дружить.
— Вчера вас вызывали?
— Вчера. Вечером.
— Значит, после Политбюро. Вчера, в четверг, у них было заседание.
— В четверг обыкновенно Политбюро — как и при Ленине, — говорит Молотов.
— Сегодня в «Правде» сообщение о заседании Политбюро. В самом конце сказано: «На заседании Политбюро рассмотрены и приняты решения по ряду других вопросов экономической и социальной политики нашей партии…» Это, значит, о вас. Видимо, после Политбюро он вас принял. Машину за вами прислали?
— Две «Волги».
— Позвонили, — говорит Сарра Михайловна. — Попросили Вячеслава Михайловича. «А кто его спрашивает?» — «Это из ЦК». — «Сейчас позову». Он спустился, подошел, они сказали, что приедут за ним.
— Сказали, что вас восстановили?
— Нет, — отвечает Молотов. — Я догадался. Я же послал письмо в Политбюро — четырнадцатого мая.
— Но могли и отказать. Раньше же отказывали.
— Конечно.
— Вот вошли вы в кабинет…
— Ну что тут особенного? Он один был. Большой кабинет.
— Кабинет Сталина, нет?
— Нет. Такой большой зал, где Политбюро заседает… Он меня принял в своем кабинете, — уточняет Молотов. — Сидел за столом. Когда я вошел, он вышел из-за стола навстречу, поздоровался за руку, и мы сидели за длинным столом напротив друг друга. Он что-то сказал, но я плохо слышу, а он, бедолага, неважно говорит. И тогда он показал постановление. Я ему говорю: «Я же с 1906 года…» — А он говорит: «Вот в постановлении так и записано».
— Чтоб стаж сохранить?
— Да, да.
— У вас теперь самый большой стаж в стране — восемьдесят лет в партии!
— Да уж…
— Такого ни у кого нет.
— Есть, пожалуй, — у Деда Мороза, — шутит Молотов.
— А что он вам говорил?
— Ничего особенного. Разговора не было почти никакого. Он заявил, что вы вот восстановлены в партии, и вручил мне копию… Поздравил. Больше ничего.
— Не дал вам постановление с собой?
— Нет, не дал. Две минуты, не больше, я был. Я не расслышал, что он мне сказал, ответил ему, что мне неизвестно, за что я был исключен и за что восстановлен.
…Входит Татьяна Афанасьевна:
— Вячеслав Михайлович в очень хорошем настроении. Он сегодня утром встал: «Может, мне сон приснился, что вызывали в ЦК».
— А многие и не знают, что вас исключали. Только в Энциклопедическом словаре сказано, что в партии вы с 1906-го по 1962-й. Черненко вас поздравил?
— Я вот не расслышал. Наверное, поздравил, я так думаю. Так полагается.
— Сам Генеральный это сделал, мог поручить райкому партии…
— Наверное, предварительно говорили. Вчера, вероятно, постановили формально. Позвонили в половине второго. Назначили в половине пятого. Мы приехали раньше. Он принял сразу. Он что-то задыхается немножко. Да, он тяжело дышит. У него нелегкое положение, каждый день выступает, небольшое выступление, приветствие… Нелегкая работа. Знаю хорошо…
Ужинаем, как обычно, в семь часов. Сели за стол.
— Наверно, выпьете, Вячеслав Михайлович? — спросила Татьяна Афанасьевна.
— Обязательно выпьем! — воскликнул Молотов. Таня принесла две бутылки шампанского — советское и венгерское.
— Какую открыть?
Молотов внимательно оглядел бутылки и указал на советское.
Я спросил, восстановили ли в партии Кагановича и Маленкова?
— Они бы позвонили… Каганович был у меня в прошлую среду, говорит: «Я твой самый близкий друг!» А Маленков давно не объявлялся.
Я снова стал расспрашивать подробности вчерашней поездки в ЦК.
— За Вячеславом Михайловичем приехали где-то в четвертом часу на двух машинах, — говорит Сарра Михайловна, — в одной было трое, среди них — врач, в другой — двое. Поставили машины на дороге у дачи, а я как раз там была. Вижу: черные машины с антеннами. «Вы не к нам?» — спрашиваю. Ничего не говорят. Я тогда пошла домой. Смотрю, двое идут к нашей даче. Поняли, что я отсюда, улыбаются, заходят: «Мы к Вячеславу Михайловичу». — «Сейчас, он одевается наверху». Таня ему там помогала.
— Мы ему серый костюм нагладили, серый галстук, шляпу надел, — говорит Таня. — Он даже не спал днем.
— А Черненко тоже был в костюме и при галстуке? — спрашиваю, чтоб разговорить Молотова.
— Конечно, ну ему полагается.
— А эти, которые приехали, — говорит Сарра Михайловна, — сели и стали расхваливать Вячеслава Михайловича, какой он человек, как его любит, уважает весь народ. Один говорит: «Какая скромная обстановка!» Другой спрашивает: «Как любит в машине сидеть Вячеслав Михайлович — рядом с водителем или сзади, как он пойдет — с палочкой или без, можно ли по дороге включить ему «Маяк»?..» Мы поняли, что едет он на доброе дело, хотя они ничего не сказали. Это же охрана, видимо, они такие конспираторы! «Если что, у нас врач есть!» Но врач не понадобился. Вячеслав Михайлович, как всегда, в то же время спустился пить чай, предложил им, они с удовольствием согласились, потом поехали. Сначала одна машина, потом, не сразу, вторая. Мы с Таней стали даже Богу молиться, не подметали пол — чтоб все было хорошо! А уж когда привезли его назад, уже одна машина была, те же самые двое, выходят, радостные: «Поздравляем, Вячеслав Михайлович!» И нас поздравляют. Мы его обнимаем…
Таня говорит, что, когда Молотова вызывали при Брежневе после XXIV съезда по поводу заявления о восстановлении, сидела комиссия, двадцать три человека, дали ему почитать заключение, где были приведены такие факты и цифры о расстрелянных и репрессированных, о которых Молотов сказал, что и не слыхал. А сейчас принимал Черненко, и ни слова об этом.
— Все-таки Черненко молодец, — говорю я.
— Вот еще один поклонник Черненко, — улыбается Молотов. — А то, что мы перед войной провели эти репрессии, я считаю, мы правильно сделали.
…Молотов стоит на своем. И добился своего, не каясь, не написав никакой самоуничижающей статьи, о чем ему не раз говорили прежде.
— Кагановича не восстановили. Я думаю, их восстановят. Маленков не приходит… Наверное, он считает, что я виноват в том, что их исключили…
— А партбилет вам вручили?
— Да, я уже взносы платил. — Чувствуется, что эта новая, возвращенная забота доставляет ему
