— Сейчас поедем, — он вернулся, помолчал, разглядывая со страхом ее отекшее, белое лицо. — Как ты?
— Голову бы помыть, — она посмотрела на него. — Куда мы?
— В Москву. Там спокойнее будет. Или… ты не хочешь?
Она пожала плечами.
В вагоне еще спали. Они прошли в тамбур, встали у туалета. Андрей раскрыл окно, впустив шумнее свежее утро.
— Дай закурить, — сказала она.
— У меня только папиросы, — он поспешно протянул ей мятую коробку.
Она закурила, с такой жадностью вдохнув дым, будто задохнулась, и, выпуская его медленно, через тонкие подрагивающие ноздри, с такой же жадностью сказала грубо:
— Выпить бы, а?
Он поставил чемодан, достал из него бутылку самогона, что взял у хозяйки, обернулся, ища стакан, но она отвернула пробку, обеими руками поднесла бутылку ко рту, стукнулась зубами, заглотала шумно и жадно, закашлялась, закрыв глаза, снова закурила. Он внимательно следил за ней, и она, заметив его взгляд, засмеялась:
— Что, нехороша стала Таня? Зря ты, Андрюха, взялся. Ох, зря.
— Ну что ты? — сказал он глухо. — Где же вы были все эти дни?
— В погребе, — ответила она тихо. — В погребе у Тимофеева…. А погреб под стеной, глубокий, так что лежали мы как раз под зоной. Я Зойке шепчу, давай потолок завалим и вылезем, здесь мы… Лежим и слушаем, а они на плацу, над нами ходят, ходят… каждый шаг слышно. А потом — хлоп — Тимофеев заходит, такой же, как в тюрьме, в форме, с кобурой. Еду поставит и молчит, смотрит. Не говорил даже, зачем в погребе держит… Потом мы по очереди на ведро сходим, а он уносит…
Поля неслись мимо них. Она, вздрогнув всей грудью, снова схватила бутылку, заглотала, давясь, обернулась к нему, не вытирая мокрого подбородка, сказала необыкновенно жалко:
— Не берет…
Люди встали, пили чай, она легла наверх, на грязный матрас, лежала, как мужик, скрестив на груди руки, а он что-то отвечал внизу старухе, расспрашивавшей его.
— …Да нет, студенты мы.
— А что же больная она у тебя?
— Нездоровится…
Поезд встал, он поднялся, увидел, что она не спит.
— Я выйду, покурю, — он старался не смотреть на нее. — Вещи все над тобой. И деньги там.
На узкой грязной платформе он отошел к пустому киоску, закурил, глядя на бабок, шедших мимо с ведрами. Поезд пошел, он встал за киоск, с тоской глядел за набиравшими мимо него скорость вагонами. Заспанный проводник проехал в дверях, глянул на него мельком, сплюнул, еще вагон с грязными занавесками, он побежал, споткнулся, едва успел, на ходу влез в вагон, под ругань проводницы…
Она сидела на полке, обхватив колени, глядела на него с удивлением.
— Сигареты хотел купить, — сказал он хмуро. — Закрыто все…
Она вдруг наклонилась быстро к его лицу, поцеловала в щеку, отвернулась. Он вышел в тамбур, замычал, глядя в окно.
Они обнялись, разглядывая друг друга, снова обнялись, Витя хлопнул его по шее. Таня прошла в комнату, такая же безучастная, села на стул.
— Жалко, тебя не было, — радостно говорил Витя. — Тут такую шикарную мулатку показывали! Ну такая ласковая, такая скромная и поет. Дюба-дюба, дюба-дюба. Не слыхал?
— О чем? — Андрей мельком глянул на Таню.
— Да бог его знает, я ведь ихний язык не знаю… Там слова все такие: дюба-дюба, дюба-дюба, и все! Неужели не слыхал?
Таня ушла мыться, они, оставшись вдвоем, сидели за грязным столом и курили, молча глядя друг на друга.
— Значит ее выпустили?
— Да… выпустили. Пересмотрели дело и выпустили… за пятьдесят тысяч. Ты уж всем говори, что сестра приехала…
— Ладно, — Витя смотрел на него. — Что с тобой?
— Устал.
Витя потянулся, достал из дивана бутылку:
— Вот, один гад принес, хочет, чтобы я его сценарий прочел.
— Несчастный человек… — Андрей улыбнулся.
— Ну, брат, пусть не пишет… Так каждый хам писать начнет.
Андрей, прислушиваясь к тишине в ванной, постелил простыни, положив две подушки, мрачно оглядел постель, вдруг схватил вторую подушку, сунул за стол.
Таня стояла на пороге с влажными темными волосами, в том же свитере, в брюках.
— Ложись, — сказал он тихо. — Нужно отдохнуть.
Она покорно села на постель.
— Раздевайся, — он едва прикоснулся к ее плечу.
Она встала, стянула с себя свитер, обнажив худые лопатки, сняла брюки. Он все стоял, смотрел на ее худые плечи, на груди с маленькими сосками.
— У меня белья нет, — она держала в руке брюки и свитер, стояла прямо, босая и совершенно нагая, вся стройная, как девочка.
— Мы купим, Таня. Мы все купим, — он подошел к ней, погладил шершавую щеку. — У тебя лицо заветрилось. Сейчас, — он вышел, радуясь, что нашел причину.
Когда он вернулся, она лежала, накрывшись одеялом.
— Вот, «После бритья», другого нет. Но мы купим. Ты спи.
— А ты?
— Я? Я еще к ребятам зайду. Да мне есть, где спать…
Она смотрела на него:
— Я уеду завтра… — голос ее тихий, и рука дрожала. — Зачем ты сделал все это… Зачем! — голос ее сорвался.
— Я хотел помочь.
— А кто тебя просил? — она села в ярости, одеяло сползло. — Кто? Ты думал, я ждала тебя? Да я тебя забыть забыла! Ты думал, я тебе ноги целовать буду? Идиот!!! Дай мне выпить!
Он принес водку, налил в стакан, дал ей. Она, дрожа, глотнула, глядя на него с ненавистью, закашлялась, давясь, побежала на четвереньках по одеялу к двери. Он с невольной улыбкой глянул на ее зад. Пошел за ней в ванную, обхватил, придерживая за спину. Она билась у него в руках, о стену, о раковину, кашляла. Ее стало рвать. В перерывах между спазмами она кричала;
— Подлец! Ненавижу тебя, идиот! Не смей меня трогать! Ничего мне твоего не нужно! Я уеду! Я лучше вернусь! Кто тебя просил!!!
Андрея, удерживая ее, открыл горячую воду, сунул ее под струю.
— А-а-а! — закричала она — Пусти! Пусти, гад!
Она лежала мокрая, дрожащая, он вытирал ей голову. Она затихла, он осторожно поднял стакан, налил себе водки, выпил. Вдруг она повернулась к нему, дернула к себе, целуя исступленно его лицо, руки, дрожа всем телом, принялась стаскивать с него рубашку. Он сопротивлялся, глупо пытаясь высвободиться из ее мокрых цепких рук, в то же время, согнувшись в нелепой позе, вяло старался отвечать ее грубой, бешеной ласке.
