— Ну, что же вы устроили, гады? — посмотрел он на диск, который ему гордо протягивал Пастух, и продолжил шептать от ужаса и, вероятно, ангины. — Я бы дулинскую песню и так поставил, из уважения…
— И в ротацию бы взял? — съехидничал Пузцо, радуясь новому слову в своем лексиконе. — Ну, извини, брат. Ошибочка, получается, вышла. Слушай джаз!
Бандиты вышли из кабинета, громко хлопнув дверью, а блондин, посидев несколько минут в полной тишине, расплакался от нервов и страха.
Офис «Национального радио» охранял усиленный милицейский наряд. Машины с мигалками, сирены, переговоры по рациям — все это несколько затормозило наших героев, и они, проторчав несколько минут в полном замешательстве, решили позвонить своему новому другу и товарищу — Марату. Пузцо набрал «коллегу», и через несколько минут перед ЗИМами, покрывшимися пылью не одной сотни километров, предстала дорогущая спортивная иномарка ядерно-красного цвета. Из нее вышел Марат: невысокого роста смуглый живчик в ярко-голубых джинсах и короткой кожаной куртке коричневого цвета. Его волосы были убраны назад огромным количеством геля и всяческих косметических препаратов, а на руках блестело огромное золотое кольцо с камнем в цвет автомобиля. Под расстегнутой наполовину цветастой рубахой красовалась увесистая цепочка толщиной с несколько дождевых червей, а на ней кулон с фотографией грудастой блондинки. Блондинка мило улыбалась и словно смотрела, куда идет ее обладатель. Ее длинные волосы были аккуратно убраны в густой хвост, а над ухом с сережкой из серебра или белого золота романтично выглядывала полевая ромашка. Рядом с веселым Маратом воинственно шагали его верные помощники, на вид не огромные, но с выражениями лиц как у злых бультерьеров.
— Ну, кто из вас Пузцо? — громко чавкая жвачкой, поинтересовался Марат и, не дожидаясь ответа, направился прямо к Пузцу, приветливо похлопав его по плечу. — Вижу, красавец! Слушай, загни еще разок, а то парни мои не верят.
— Эх, Маратка, я б тебе загнул, но мы ж с тобой, раскудрит твою маковку, вдоль-поперек совковой лопатой в душу в мать советскую милицию, культурные люди, в рот тебе мой канакатый капондустер! — Последние слова Пузцо договаривал, едва сдерживая смех, зато его товарищи уже давно демонстрировали истерический хохот, держась за животы.
— Ну, ладно, — успокоился Марат, вытирая слезы с глаз. — Что у вас там с ментами? Бабло спасет музло? Ну, давай бабки, я с ними разберусь.
Через десять минут, задушевно поговорив с капитаном милиции, Марат возвратился.
— Нормал. Это мои знакомые, через десять минут свалят на полчаса. Хватит вам полчаса? Только это — без погромов. Вежливо отдайте песню. Вы и так уже там всех зашугали. Ну-ка, Пузцо, выдай-ка еще чего-нибудь.
На следующей радиостанции веселую бригаду встречали стоя и с аплодисментами. Работники студии радостно подпевали песне Дулиной, а генеральный директор, глаз которого предательски подергивался, только успевал наливать парням виски. С таким же успехом бандиты пропутешествовали по всей оставшейся радиомоскве, и теперь везде их уже поджидали с накрытым столом и громко звучащей дулинской композицией.
— Откуда, блин? — недоумевал Пастух.
— Волшебная сила Интернета, — похлопал его по плечу Саныч, усаживаясь за руль. — Качают наш хит вражьи радиостанции.
ГЛАВА 22
Как принять приз за победу
Кремлевский оркестр с трудом разместился на огромной дулинской кухне. Все балаганили, пили, ели, стучали по своим инструментам, трубили, дергали струны, братались с Алисой и бандитами и периодически переключали приемник музыкального центра с одной радиостанции на другую. Везде играла одна и та же песня — творение Дулиной и «Веселой бригады». Песня звучала абсолютно на всех волнах, и каждый раз, как они ее снова слышали, музыканты победно чокались, разбивая при этом пару очередных бокалов, и выпивали.
Пастух, радостный и одухотворенный, в черных шелковых трусах и котелке, сидел в своей комнате на втором этаже, наигрывая на гитаре новые песни. Он на ходу сочинял слова и, победно хохоча, тут же записывал их на листок бумаги, который и без того был вдоль и поперек исписан разными сочинениями на тему.
На улице царила тихая ночь, нарушаемая только радостными возгласами на кухне и звоном бокалов. Со стены на веселого Пастуха бодро смотрела Дулина-старшая. Фотография была сделана несколько лет назад в каком-то южном городке Испании, о чем свидетельствовала надпись внизу портрета. Дулина улыбалась и как будто делила с Пастухом нынешнее торжество. Костя отвлекся от сочинительства и несколько минут смотрел на Алису, улыбаясь ей в ответ. Он что-то проговаривал про себя и обещал диве, и в этот момент он был уверен на тысячу процентов, что страстная сладкая ночь была проведена именно с ней. И когда Пастух уже был готов одеться и пойти к своей старшей избраннице, в комнату без стука вошла красивая, молодая и свежая Жаннет, настроенная романтично и отчасти пафосно.
— Костя, я — твоя! — отрезала прямо с порога юная особа, наряженная в прозрачный пеньюар. — Возьми-ка меня так же быстро, как взял сегодня все эти радиостанции.
— Не понял! — Пастух медленно положил гитару рядом с собой и снял котелок, как бы приветствуя девушку.
— Скорее, скорее, грубо и зло, — шипела приближающаяся Жаннет. — Я хочу, чтобы у тебя в руке был пистолет.
Жанна не дала Пастуху ответить, она подошла к нему вплотную и повалила на кровать. При этом на пол упала гитара, грустно бренькнув в ответ на подобное хамство. Инструмент задел Дуську, которая моментально оживилась и стала гонять пятачком по комнате порхнувший на пол вслед за гитарой пеньюар. Жаннет скакала на Пастухе, как на диком коне, не давая сказать ему ни слова.
— Еще, еще, мой герой! Мой бандит! Сделай рожу пострашнее!
Костя был в полной власти этой фурии, их любовные стоны и крики сливались в многоголосье с поросячьим визгом и джемом внизу, где спевались и сыгрывались Алиса, оркестр и «Веселая бригада».
— Ах ты, разбойник. На мой вкус, ты чересчур нежен сегодня, ты не мог бы быть позлее?
Жаннет и Пастух тяжело дышали. Они распластались на кровати в откровенных позах и не могли восстановить дыхание. В ушах шумело, голова кружилась. Дуська никак не успокаивалась, доедая дорогущий пеньюар.
— Разве тогда в Беленджике я был злым? — наобум поинтересовался Пастух, глядя в потолок. — И ты, кстати, тоже показалась мне тогда гораздо нежнее.
— Костя, окстись, мы даже не поцеловались как следует в Беленджике. Я наглоталась таблеток и всю ночь скакала на быке, я была зла на тебя, решила, что ты не бандит, а музыкант, а их я с детства ненавижу. Терлись все время рядом — алкашня, неудачники, а ты — мой герой!
Жаннет перевернулась на живот и оперлась на локти, не спуская глаз с Пастуха. Тот задумчиво накручивал ее волосы на палец и продолжал смотреть в потолок.
— Подожди, так, значит, я все-таки был с Алисой тогда? Обалдеть…
— С мамой? — не удивилась Жаннет. — Исключено. Маман утанцевалась и заснула за столом, там я ее с утра перед самолетом и нашла, а ты куда-то пропал. Но я тебя не очень-то и искала, а зря. Мой бандит!
Жанна, набравшаяся за время разговора новых сил, снова стала карабкаться на Костю, который вяло пытался сопротивляться. Его тело полностью соглашалось продолжить любовные скачки, но в голове все так же пульсировал вопрос, который наконец вырвался на свободу: «А с кем же я тогда был?»
Жаннет, отвлекшаяся на секунду от своего приятного занятия, не придала ни малейшего значения
