Избранное - Романы. Повесть. Рассказы

Энтони — так, чтобы видел Годфри, — исчезла на кухне, пошла разбирать беспорядок.

Но Годфри есть не захотел. Он сказал Чармиан:

— Все из-за тебя. Весь дом вверх дном — и только оттого, что ты заупрямилась насчет таблеток.

— Лишняя доза могла бы мне повредить, Годфри. Откуда мне было знать, что таблетки безвредные.

— Какая там лишняя доза. Я лично хотел бы знать, почему эти таблетки безвредные. То есть как понимать, что этот тип прописывает тебе две, а ты можешь, за здорово живешь, принять четыре; что же это за лечение, черта ли тебе в этих таблетках? Вот заплачу этот раз по счету и прогоню его. Возьмем другого доктора.

— Не стану я лечиться у другого доктора.

— Миссис Энтони уведомила об уходе, ты хоть понимаешь, что это значит?

— Я уговорю ее остаться, — сказала Чармиан. — Она сегодня утром переволновалась.

Он сказал:

— Ладно, я опять пошел на улицу. Вонища стоит жуткая.

Он сходил надел пальто и вернулся со словами:

— Ты уж позаботься, чтобы миссис Энтони передумала. — Он знал из прошлого опыта, что этого может добиться только Чармиан. — Это самое меньшее, что ты можешь сделать после того, как твоими стараниями…

Миссис Петтигру и миссис Энтони ели омлет, сидя в пальто, потому что окна нельзя было закрывать. За едой миссис Петтигру снова разругалась с миссис Энтони и потом очень корила себя за это. Ну что же я, виновато думала она, что же я никак не могу выдерживать с ней дистанцию, это бы мне как раз на руку.

Миссис Энтони до вечера просидела с Чармиан, а миссис Петтигру, как бы в порядке действенного покаяния, взяла оба комка жевательной резинки с отчетливыми оттисками замочных скважин и отвезла их одному человечку в Кэмберуэлл-Грин.

Глава седьмая

В воздухе веяло холодом, но Годфри шел по солнечной стороне улицы. Он припарковал машину на повороте с Кингс-роуд возле разбомбленного дома, чтобы если кто вдруг узнает машину, не догадался бы, зачем она стоит именно тут. Годфри вот уже три года настоятельно оповещал всех своих знакомых, живших возле Челси, что окулист у него в Челси, юрист тоже в Челси, да к тому же он еще частенько бывает у мозолиста — опять-таки в Челси. Знакомые посметливее иногда недоумевали, чего это он так напирает на такие пустяки — буквально при каждой встрече. Ему, правда, за восемьдесят, и он, надо думать, просто заходится от любого совпадения.

Сам Годфри был того испытанного мнения, что, сколько ни скрытничай, все мало. Обзаведясь в здешних местах окулистом, юристом и мозолистом, прикрывавшими его частые наезды в Челси, он все же находил нелишним ставить свою машину подальше от любопытных глаз и следовать далее пешком, чрезвычайно окольными путями, к Тайт-стрит, где в подвальном этаже обитала Олив Мэннеринг, внучка поэта Перси Мэннеринга.

Перед ступенями приямка он глянул направо и налево. Ничего не просматривалось. Он снова поглядел направо, сошел по ступенькам, распахнул дверь и позвал: «Олив, ты дома?»

— Осторожнее, лесенка, — крикнула Олив из передней слева. Нужно было спуститься еще на три ступеньки. Годфри осторожно сошел вниз и проследовал по коридору в комнату, освещенную с разных сторон. Мебель у Олив была современная, коробчатая, большей частью ярко-желтая. Сама она на этом фоне смотрелась тускло. Ей было двадцать четыре года. Кожа у нее была бледная, даже немного зеленоватая. В облике что-то испанское, большие глаза чуть навыкате. Голые ноги с полными икрами. Свои голые ноги она грела у большого электрокамина, сидя возле него на табуретке и листая «Манчестер гардиан».

— Боже ты мой, здрасте пожалста, — сказала она, когда Годфри вошел. — Голос у тебя совсем как у Эрика. Я думала, это Эрик.

— Он, значит, в Лондоне? — спросил Годфри, с подозрением оглядывая комнату, ибо однажды он явился к Олив и застал у нее своего сына Эрика. Правда, он тут же сказал Олив: «Простите, у вас нет, случайно, адреса вашего дедушки? Мне крайне желательно его разыскать».

Олив захихикала, а Эрик сказал «хе-хекс» с большим намеком и, как потом сказала Олив, без должного уважения.

«Мне желательно разыскать его, между прочим, — сказал Годфри, яростно воззрившись на Эрика, — в связи с кой-какими поэтическими делами».

Олив была девушка честная в том смысле, что отдавала Эрику почти все деньги, которые ежемесячно получала от Годфри. Она по совести считала, что Эрику причитается, потому что отец не давал ему ничего почти десять лет, и это при том, что Эрику уже пятьдесят шесть.

— Так Эрик в Лондоне? — снова спросил Годфри.

— Здесь, — сказала Олив.

— Тогда я пошел, — сказал Годфри.

— Сегодня он не придет, — сказала она и добавила: — Пойду надену чулки. Чаю хочешь?

— Да, пожалуй, — сказал Годфри. Он свернул вдвое свое пальто и положил его на диван-кровать. Сверху он поместил свою шляпу. Потом пошел к окну, проверил, хорошо ли задернуты занавеси; вернувшись, плюхнулся в ярко-желтое кресло, чересчур, на его вкус, низкое, и взял «Манчестер гардиан». Иногда, сидя здесь в ожидании, он просматривал биржевую страницу.

Олив вернулась в чулках и с чайным подносом.

— Боже ты мой, ты что, торопишься? — спросила она, увидев, что Годфри смотрит на часы. Он вообще-то никуда не торопился. Он и сам еще не очень понимал, почему он сегодня так нервничает.

Олив поставила поднос на столик и села на свою низенькую табуретку. Она задрала подол юбки до того места, где застежка прихватывала верх чулка, и, сидя боком, почти чопорно сдвинув ноги, принялась разливать чай.

Годфри не понимал, что на него нашло. Он взирал на чулочную застежку, но как-то не испытывал при этом привычного удовлетворения. Он поглядел на часы.

Олив, подавая ему чай, заметила, что он смотрит на застежку отнюдь не столь внимательно, как обычно.

— Что-нибудь случилось, Годфри? — спросила она.

— Нет, — сказал он и принял чашку. Он отхлебнул чаю и снова посмотрел на прихваченный верх чулка, явно изо всех сил стараясь себя заинтересовать.

Олив закурила сигарету, поглядывая на него. В глазах его не было ни малейшего блеска.

— В чем дело? — спросила она.

Он и сам недоумевал, в чем же дело. Он прихлебнул из чашки.

— Ужасный это расход, — заметил он, — держать автомобиль.

Она хохотнула и сказала:

— Да ну, перестань.

— Беспрерывно жизнь дорожает, — пробормотал он.

Она одернула юбку, закрыла чулочные застежки и, охватив руками колени, сидела с безнадежным видом напрасно потрудившегося человека. Он вроде бы ничего не заметил.

— Ты читал в газете, — спросила она, — как один проповедник выступил перед народом по случаю своего столетия?

— В какой газете, где? — И он потянулся к «Манчестер гардиан».

— Не здесь, в «Дейли мирор», — сказала она. — Куда это я ее задевала? Он сказал, что до ста лет дожить ничего не стоит — только блюди заповеди господни и храни душевную молодость. Господи боже ты мой.