Из дневника. Воспоминания

и слушает); умеет много часов быть на воздухе. А я-то…

5 декабря 73, среда, Переделкино. Единственная радость – наш добрый домовой. Он сегодня с утра звонил отсюда Люше, что приготовил какую-то лопаточку, чтоб сбивать лед на ограде могилы и что мы поедем вместе (угадал, почуял, что мне с ним там быть радость). И мы опять были там вместе – с горы, двух берез – потом он лопатой, я веником; а потом мы вместе вниз, между высоких снежных шапок на крестах и оградах – к машине.

Затем он мне назначил свидание через 1¹/₂ часа, а я пошла немного пройтись и встретилась с Кавериными и Ермолинским.

Затем – свидание.

Прочел – чужое – замечательное письмо к Жоресу, о поведении Роя и его в деле Сахарова. Точно, доброжелательно, сурово, лаконично. К сожалению, в Самиздат не дает.

Рассказал о своем давешнем разговоре с Сахаровым, когда тот к нему пришел посоветоваться по какому-то своему делу, конечно, вместе с Люсей⁶⁶; дело было минутное; и 2¹/₂ ч. он и Аля говорили с ним о его отъезде. Классик говорит (мне): «Я хотел поговорить 1) практически, 2) принципиально. Аля иногда отвлекала Люсю «на себя» – но все равно удалось выговорить все только практическое. Я ему доказывал, что если даже исполнятся ¹/₂% возможности и его выпустят, то там через 3 дня он станет никем; что его не впустят; что надо устраиваться здесь – с квартирой, дачей, лечением и нормальной жизнью. Люся все время кричала, что здесь ее арестуют, а детей сживут со света, из сына сделают тунеядца. Да не арестуют ее, зачем им сотворять из нее мученицу! А сын мог бы стать и монтером… До принципиального же разговора – то есть разговора о России – дело за 1¹/₂ ч. так и не дошло… Она собирается ложиться в клинику. Верно, она больна, но надо бы переждать неделю, чтоб не сразу из-под допроса, как бы спасаясь, в клинику. И его заставляет тоже ложиться – у него гипертония – это уж она явно устраивает для того, чтобы без нее ему ничего в голову никто не втолкнул… А он в ответ мне все твердит: «Я только детей Люсиных отвезу и мы вернемся». Да кто его пустит туда – и оттуда? А просто его сейчас всюду оклевещут: мол, для того только и боролся за право эмиграции, чтобы уехать самому».

Я, между прочим, вчера или сегодня, не помню, получила письмо – без обратного адреса, но с подписью и по почте! – чтобы я просила А. Д. С<ахарова> не уезжать. Почерк не больно грамотный, голос искренний. Я передам.

Домовой 4 часа в день ходит по участку с дощечкой в руке и дышит, работая. Вот это – воля.

А у меня ее не хватает, чтобы переделать режим сна, жизни.

26 декабря, среда, 73Москва. Классик у нас. Работает! Лыжи! А я.

30 декабря 73, воскр., среда. Гнусный год кончился великим событием: во Франции вышел «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Первые 2 тома. Что бы ни было дальше – великое событие совершилось.

А со мной – мелкое. Меня вызвал Стрехнин⁶⁷. Два письма: одно в город, другое на дачу. Сведения о том, что детская секция уже меня исключила, я получила тоже. Думала, Стрехнин – это уже и будет секретариат, и весь день в Переделкине писала свое выступление. А. И., трогательно нарушая свой режим, мне помогал, т. е. очень мешал, потому что торопил и подбадривал.

Что теперь они сделают с А. И.? Лишат гражданства, вышлют?

А. И. страшно возбужден и счастлив. Ловит все передачи. «Как они хорошо выбрали – главное: у немцев было 80 тысяч преступников и их судили, а русским не дали судить ни одного, хотя их было ¹/₄ нации».

«Я не мечтал, что «Архипелаг» выйдет при мне. Провал в Ленинграде – это был перст Божий. После этого я и решил его там разрешить печатать».

Бросился домой в Москву – «сопереживать» с Алей.

«А если гибель предстоит?»⁶⁷*

Почетная гибель.

Я знаю, что столб, у которого
Я стану, – будет гранью
Двух разных эпох истории
И радуюсь избранью⁶⁸.

31 января 74 г., четверг, Переделкино. А. И. мне не понравился. Т. е. его письмо. Во-первых, нельзя было писать о доме, о Музее К. И. – не поговорив со мной, а во-вторых, не за его жизнь здесь исключили меня из Союза, а за «Гнев народа» и все предыдущее⁶⁹.

В наших газетах чудовищная, невиданная, небывалая травля Солженицына за «Архипелаг». «Литературный власовец». Травят его почти все: т. е. и Товстоногов, например. Надо вести список

всех, кто поднял руку⁷⁰,

но он так длинен, что заставляет серьезно задуматься: существует ли еще или уже вымерла окончательно русская интеллигенция?

Я как-то сказала А. И. – и он очень это услышал, – что в 20-е и 30-е годы был «подкуп трудом». Теперь, говорит он (и я это говорю уже года 2), теперь уже все всё понимают, и никому никакого оправдания нет.

Я не описала того вторника, когда была на квартире у А. И. – когда Аля мне позвонила, а он был на даче, а я вызвала Володю Корнилова, и мы вместе поехали в мой июньский тупик.

Позвонила мне Аля. (Чего не бывает обычно.) Что не может дозвониться Кларе Израилевне. – «А что у вас?» – спросила я. «А у нас какие-то бандюги звонят без перерыва по телефону с угрозами, а внизу милиция…» Я сказала, что сама попробую дозвониться на дачу. Дозвонилась – повезло – мгновенно: подошел сам. Я ему сказала: позвоните домой. А сама вызвала Володю Корнилова, и он через 7 минут был у меня с такси. Фина вела водителя (непонятные развороты); потом я ее прогнала.

Мы вошли свободно – ни милиции, ни бандитов.

Внутри: Екатерина Фердинандовна в комнате младенца, Ермолай в Димкиных сапогах, из которых он не хочет вылезать и потому все время падает; Игнат, хватающий со стола и запихивающий в рот исключительно негодные предметы вроде скрепок; Аля у телефона; Борька Пастернак⁷¹ и Димка в экстазе ставят какие-то палки… Но главное – телефон и гениальность А. И.: он сказал Але, что не приедет, а чтобы она продолжала держать к телефону подключенным магнитофон и записывать все угрозы и свои ответы.

Она мне прокрутила пленку назад; ее ответы очень находчивы; подлецы звонят под разными масками, напр.:

– Говорит друг А. И., заключенный. Мы, заключенные, им возмущены.

Был даже друг Л. К. Ч., к моему ужасу.

Потом пришли Женя и Алена Пастернак⁷².

К телефону решили больше не подходить. Дамы уложили мальчишек спать и позвали нас чай пить.

Оказалось, до нашего с Володей приезда внизу на подоконнике сидели 5 милиционеров. Аля высунулась; они у нее же спросили:

– Не знаете ли, зачем нас сюда прислали на опорный пункт? Кого охранять?

Таким образом, они собирались устроить под окнами настоящий «Гнев народа», а милиция охраняла бы Солженицына… Все в порядке.

Но почему-то отменили. Может быть, поняли, что его нет.

Тут-то Аля и дала мне его письмо в мою защиту… И я огорчилась. Но оно уже ушло.

Теперь все ждут: лишат ли его гражданства и вышлют ли? Гнусные статьи в «Правде», в «Известиях»…⁷³

Он уже дважды отвечал.

Из одного разговора с ним – мельком – я поняла, что он к этому готов.

«Сам о выезде не попрошу, но если меня лишат гражданства – физически сопротивляться не буду».