ее гадюшнике это не касалось. Там жрали друг друга не по национальному признаку, а вот Данину героическую биографию недобитого израильского агрессора знали все. И не упускали случая о ней напомнить…
Катька росла в диком мире приморской детворы, хватала двойки и пятерки, делала уроки исключительно с «дядей Димой», как называла его «при людях», играла в заседания кафедры, стала даже что-то вдруг бурно изобретать, пряча чертежи от мамы и отчима. Серьезно советовала что-то Дани по поводу интриг и вообще стала ему дороже, пожалуй, и самой
Вот эти-то трое и давятся сейчас перед нашим внутренним взором в переполненном синем троллейбусе, запыленном от пола до потолка врывающимся на каждой остановке сухим ледяным ветром. Троллейбус мчится по эстакадам, перекинутым через бесчисленные густо застроенные распадки горного огромного города. Трое трясутся и держатся друг за друга, опираясь спинами на спины пассажиров. Чемоданы зажаты между коленями. «Дани, — мертвеет вдруг Света. — Ты… запер дверь?» «Бетах… конечно, — почти торжественно объявляет счастливый муж. «А ключи из двери не забыл вынуть?» — не верит своему счастью Света. Он торжественно звенит ими. «Дай мне, пока не уронил. Тут не наклонишься.» «Папа, ты взял мои ласты?» «Да.» «А маску?» «Я вам дам маску! Там же акулы!» «Граждане, пробивайте талоны. Не стройте из себя зайцев. Быстренько-быстренько, все как один, пробьем по талончику…» «Пап- а-пап. Мы, кажется заплатить забыли.» «Начинается…» «Сейчас пробью.» «Не надо. Это они нам за такую езду должны приплачивать! А сюда ни один контролер не влезет.» «На выходе устроят облаву…» «Пробей, пусть подавятся…» «Папа, меня оттирают. Нам до конца?» «Вы сходите?» «Эй, чего лезешь?» «Кто лезет?» «Дани, ты запер дверь или просто ключи положил машинально в карман пальто, пока искал билеты?» Действительно, опять, в свою очередь, холодеет несчастный «Козлов», запер или вообще оставил дверь полуоткрытой? «Надо с вокзала позвонить Харитону…» «Идиот какой-то… А если Харитона нет дома? Или он, по своему обыкновению, пьян как зюзя? Так и оставим на месяц квартиру открытой? Там же все мои книги… — плачет Света. — Я их столько лет… так… собирала…»
На Морском вокзале ураганный ветер на дает закрыть дверь телефонной кабинки, а с открытой дверью ничего не слышно. Сосед Харитон выскакивает в трусах на лестничную клетку и радостно подтверждает, что дверь заперта и что он лично проследит за квартирой. Этот вопрос, наконец, убит. Теперь надо успеть к началу посадки на лайнер.
На причале ветер треплет яркий транспорант-рекламу: «ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО. УВЛЕКАТЕЛЬНЕЙШЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ТРОПИКИ СРЕДИ РУССКОЙ ЗИМЫ. ГОРОД ЗДОРОВЬЯ НА ОСТРОВЕ В ОКЕАНЕ. КОТТЕДЖИ С ТРОСНИКОВЫМИ КРЫШАМИ СРЕДИ ПАЛЬМ ЛАЙНЕР-ТРИСЕК ЗА ТРОЕ СУТОК ДОСТАВИТ ВАС В РАЙ. ПРИ ЛЮБОЙ ПОГОДЕ ВЫ НЕ ПОЧУВСТВУЕТЕ НИКАКОЙ КАЧКИ. ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО! ВАС ЖДЁТ НАШ НЕНАВЯЗЧИВЫЙ СОВЕТСКИЙ СЕРВИС И ЛУЧШИЕ БЛЮДА НАЦИОНАЛЬНОЙ КУХНИ НАШИХ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ.»
Три тысячи пассажиров спешат среди зимнего урагана по скользким тротуарам к причалу. Спешат из городских гостиниц и плавотелей, с поездов «Из зимы в лето» со всей Сибири. Трисек нависает белым корпусом где-то в поднебесье, а у причала лежат на воде только две циклопические зеленые вмерзшие в лед сигары, словно пришвартованные подводные лодки с заостренными белыми с зеленым стойками- колоннами, простертыми к белой верхней пассажирской платформе. Лайнер празднично светит во все стороны тысячами огней и прожекторов.
«ТУРБОХОД «РОДИНА» — торжественно вещают по радио, — ПОСТРОЕН НА СТАПЕЛЯХ ЗАВОДА ИМЕНИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА. ДЛИНА ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ТРИСТА МЕТРОВ, ШИРИНА ПАССАЖИРСКОЙ ПАЛУБЫ СТО МЕТРОВ, ВЫСОТА БОРТА ОТ КИЛЯ ДО ПАЛУБЫ — ПЯТЬДЕСЯТ МЕТРОВ. МОЩНОСТЬ ТУРБОЭЛЕКТРОСТАНЦИИ СУДНА ТРИСТА ТЫСЯЧ КИЛОВАТТ ОБЕСПЕЧИВАЕТ ЕГО СКОРОСТЬ ПРИ ЛЮБОМ ВОЛНЕНИИ ДО СОРОКА УЗЛОВ ИЛИ ОКОЛО ВОСЬМИДЕСЯТИ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС. К ВАШИМ УСЛУГАМ ДЕСЯТЬ РЕСТОРАНОВ. БАРЫ. КИНОТЕАТРЫ. ЗИМНИЕ И ЛЕТНИЕ ПЛАВАТЕЛЬНЫЕ БАССЕЙНЫ. СПОРТЗАЛЫ. КОМФОРТАБЕЛЬНЫЕ КАЮТЫ. ЭКИПАЖ СУДНА — ПЯТЬСОТ ЧЕЛОВЕК. НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НАМ НЕ ГРОЗИТ СУДЬБА «ТИТАНИКА» ТАК КАК ПРИ ЗАТОПЛЕНИИ ДАЖЕ ДВУХ ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ВЕРХНЕЕ СТРОЕНИЕ С ЛЮДЬМИ ОСТАЁТСЯ НА ПЛАВУ.»
Глава третья
Еврейский рыцарь
«Рассказывай, бабушка, сказки, — слышит Евгений голос рядом. — будто и эту коробку нельзя утопить тем же пиратам, которых в южных морях видимо-невидимо.» «Вы не правы, — возражает Евгений, попыхивая трубкой и глядя на проходящих первыми «местных». — В проспекте сказано, что нас сопровождает корвет Тихоокеанского флота.» «Знаем мы эти корветы! Потеряется при шторме, заблудится в трех волнах, как у НИХ это принято, а пираты тут как тут…» «Рассуждая таким образом, нельзя и на этот мост войти, — Краснокаменский показывает трубкой на ажурный подвесной мост над Золотым Рогом на мыс Чуркин. По мосту несутся ярко освещенные изнутри троллейбусы. — А ну как рухнет!..» «И рухнет! У НИХ все ненадежное. Уверен, что при таком ветре он качается, а в горкоме уже заседает штаб по спасению из воды пассажиров троллейбусов. Но некому дать указание опустить шлагбаумы.» Поток людей вливается в двери в стойках, где то появляются, то исчезают кабины просторных лифтов. Сверху опускаются грузовые беседки для багажа из освещенных люков в днище верхнего строения. Туда же на талях поднимаются контейнеры с провизией. Ветер слепит пылью, трубка Евгения ярко вспыхивает от яростных ледяных порывов.
Московских пассажиров привезли слишком рано, вот и мерзнут на ветру, стоило ли так спешить — на ракете-то!.. Но Евгений рад возможности разглядывать проходящих «местных». Тот силуэт в окне не дает ему покоя. Не веря своим глазам, он подается вперед, забывая о трубке, которая тут же мстительно обжигает ему палец, вспыхнув на ветру. Дуя на ожог, он не сводит глаз с проходящей мимо семьи. Света, подумайте только, за пятнадцать-то лет! почти не изменилась, даже стала еще интереснее, но не старше, чудо какое-то (а у него-то в Москве — жена-старуха, если без макияжа и парика), словно ей все еще восемнадцать, надо же!… Она не заметила бывшего оракула, что-то напряженно выговаривая горбоносому явному еврею, обвешенному сумками под смех девочки-подростка.
А та зыркнула на Евгения острыми глазами и сказала матери: «Мам, если у тебя когда-то был любовник, то это бедиюк тот самый случай. Вон тот дылда с трубкой.» «С трубкой… о, Боже, где?!» «Любовник? — оживляется «Дмитрий Иванович Козлов». — Где моя шпага? К барьеру…» «Дурак ты мой недоученный, — сквозь слезы улыбается Ора, уже встретившись глазами с улыбающимся Женей.
— Кто же со шпагой лезет к барьеру? А пистолеты ты скорее всего, по своему обыкновению, просто забыл бы дома, отправляясь на дуэль…» И демонстративно обнимает своего Дани, не сводя глаз с Евгения.
А Катьке уже не до них. Она вся в ожидании чего-то сверху, где черно от народа. Провожающие усыпали крылья Морского вокзала. Среди них стоит замерзший до посинения носа и щек, до стука зубовного человек в разодранной на локте синей синтетической курточке. Он не машет. Он держит под мышками руки в надетых одна на другую двух парах драных варежек. Ноги в суконных ботнинках совсем онемели. Человеку четырнадцать лет. Предмет его внимания уже без чемоданов, по которым он ее узнавал по дороге от троллейбуса до причала, входит с папой и мамой по трапу на корпус и вот-вот скроется на месяц в чреве судна. И не поднимает голову… Преодолевая дрожь, человек в курточке кричит треснутым голосом: «Катька!! Коз-ло-ва!!» Все кругом тоже кричат и смеются, но Катька Козлова из их седьмого «а» поднимает
