– Да откуда ты такие слова знаешь?!
И такие слова ей тоже не нравятся!
– Между прочим, существенное заявление, – вступил наконец снова Владимир Петрович. – Чтобы потом не пала тень на…– он усмехнулся, – неиспорченные коллективы. И все-таки, ласкала тебе твоя Свами – звезду, бездну – говори, как хочешь? Мне слова не важны.
Вот это правильно – не в словах правда.
– Нет.
– Подумай. Может, когда целовала. Или когда наказывала все-таки. Если вы как в семье у нее, она – как мать. Ведь родители тоже не стесняются. Когда купают, например.
Что они знают! Даже этот Петрович, хоть он и умнее ментухи своей!
– Какие купания?! У нас и ванны-то никакой не было. В кухне под краном, пока идиот-Павлик не влезет! А приласкать родители рады, как же! Мамусенька за ноги держит, а папусик ремнем наяривает, да пустой рукой норовит пизду мне пощупать, звезду интересную: мокрая уже или нет!
Чего это она наговорила?! А темнила, что не помнит.
Владимир Петрович помолчал. Спросил словно виновато:
– Значит, были родители прежние? И как они звали тебя?
– Клава.
Тезка дернулась. Наверное, подумала, что Клава ее передразнивает. Но смолчала.
– Ну вот, родителям возвращать, значит, Клаву нельзя. Будем лишение прав оформлять. Придется в детский коллектив помещать. Авось не испортится окончательно от одной Клавы.
И Клава поняла, что Госпожа Божа снова всё правильно решила за нее, развязав ей язык: чтобы не вернули домой к папусику с мамусенькой. И к идиоту Павлику с колдуньей-мамашей.
– Если не врет она всё! Такие наговорят. Вот и про девственность! Надо проверить.
– Врач у нас. Пусть Анна Михайловна.
– Такие всегда нафантазируют, – продолжала тезка в ожидании Анны Михайловны. – Она ведь и артистка у нас, вы не забыли, Владимир Петрович?
– Да меня на все стены наклеили, – без обиды, презрительно сообщила Клава. – «Рок-святая Каля Дэви». За мной на трех тачанках приедут, когда зал поднять надо будет. На «роллс-ройсах». Иначе погорит «Формула». А в шоуях, знаете, какие миллионы крутятся?!
– Между прочим, я эти афиши тоже видел, – заметил Владимир Петрович. – И что же ты делала?
– Заводила. И все Госпожу Божу славили. Вот так!
Она вскочила и стала хлопать сама себе в такт над головой:
– «Бо-жа, Бо-жа, Бо-жа!!»
– Это просто какой-то гипноз, – сказала тезка.
– А что нынче не гипноз? – вопросил Владимир Петрович. – Когда эти лазеры в глаза.
Вошла врачиха. В белом халате, но совсем рыжая.
А белый халат как-то сближал с сестрическими плащами серебряными.
– Вот. Надо определить на сегодня, – формулировала тезка запрос. Но обтекаемо. – Состояние.
– В соседней комнате займитесь, – чуть нервно кивнул Владимир Петрович.
Клава пошла с врачихой охотно.
– Ну что, подруга, – сказала та весело, – хотят здесь всё про твою личную жизнь узнать? Их дело ментовое. Или подзалетела уже? Обычный случай. Как это у Шекспира? «В двенадцать лет становятся в Вероне матерями»? Не помнишь?
Клава такого не знала – щеки на пиру набил, что ли? Но, видать, мужик понимающий.
– У нас в школе только с четырнадцати.
– Ну конечно, у вас не Верона… Давай-ка сюда. Извини, подруга, работа. Нашу сестру всегда рано или поздно через передний проход осматривают. Чаще – и рано, и поздно. Ничего тут такого нет.
Усаживаясь, Клава быстро проверила сама себя – и обнаружила, что жалеечка ее раскрылась. И вовремя! А то бы стыд перед этой веселой врачихой понимающей. Над тезкой посмеялась, а получилось бы, что у самой-то и нет этой самой первой необходимости.
Госпожа Божа опять помогла. Знает Она-Они чередование времен: время закрывать входы и время раскрывать входы.
Докторша сначала посмотрела, светя себе лампой.
– Virga intacta, – сообщила сама себе.
Потом дотронулась пальцем – и жалеечка резко сжалась снова.
Цветки тоже есть такие, которые сжимаются сразу – от малейшей мушки.
– Ну вот, – сказала врачиха. – Да мы, оказывается, недотроги. И часто это у тебя?
Узнала! Узнала про тайный стыд!
Что ей отвечать, когда нечего отвечать?!
Клава изогнулась дугой… Нет, это Госпожа Божа вовремя защитила, изогнула дугой, заставила биться выловленной рыбкой.
– Помогите подержать! – крикнула врачиха.
Клава всё слышала – и тем самозабвеннее изгибалась, счастливая и испуганная – почти как на сцене, хотя и не так.
– Что – эпилепсия?!
– Истерическая дуга. Классика. И вагинизм к тому же – полный букет. Тут, наверное, долгий анамнез – в короткой-то жизни. Но – Virga intacta.
– В коллектив-то ее можно?
Клава выгнулась еще напряженней – если только можно. И забилась сильней – вырываясь из шести рук.
– В какой коллектив? В детское отделение! Хотя там тоже своего рода коллектив.
Только на носилках Клава расслабилась.
Вот и поехала снова.
Значит так надо. Госпожа Божа ведет ее неисповедимым путем.
Но не оставляет ни на минуту попечением своим.
Мати, Доча и Святая Душа склоняются над Клавой с трех сторон.
40
В отделении на Клаву напялили давно отвычное белье. Трико дерюжное сразу стало царапать нежные части, оценившие уже радость свободы и свежего ветра.
Счастье еще, что сразу же и уложили на кровать – не такую, как последняя ее кровать в корабле, но лежать все же можно. Под одеялом Клава тотчас спустила трико – и палата стала немного роднее.
Лежали еще многие девочки на многих кроватях – но не разобрать в полутьме. Хотя синяя лампочка светила без передышки.
Толстая санитарка сидела у раскрытой двери.
– Клава, иди белье считать! – позвали из коридора.
– Да не могу я! Видишь, за надзорную посадили, – откликнулась санитарка.
Еще одна тезка. Такие совпадения не бывают спроста. Это Госпожа Божа подает знак, что не оставила Клаву-первую, Клаву настоящую, Калю Дэви свою. Не оставила и не оставит, потому что ничтожны перед Нею-Ними любые запоры и стены.
Мати, Доча и Святая Душа снова склонились над нею, и Клава заснула уставшая и успокоенная.
Утром накормили, натянули снова постылое трико и предъявили врачу. Мужику. Ближе к деду, вроде Владимира Петровича.
– Значит, Клава к нам приехала, – выразил полное свое удовольствие. – А как Клаву величать полностью?
– Рок-святая Каля Дэви.
– Отлично. А псевдонима нет ли в запасе, когда нужно от поклонников отдохнуть, скрыться? На самом- то деле Каля Дэви, конечно же, а для своих домашнее прозвище: какая-нибудь Клава Картошкина, а?
