Надо ли говорить, о самом себе Айвазян был чрезвычайно высокого мнения. Достаточно посмотреть ка-ак! он писал. (Он тоже, оказывается, был художником!). Малевал стремительно, будто брал на абордаж купеческое судно. И бубнил под нос какую-то варварскую песню, «… всей команде, камни привязать! И в море!!!», явно не имея ни голоса, ни слуха.
Закончив, стуча деревянной ногой по полу, отходил на несколько шагов от мольберта и одобрительно сам себе кивал. Комедия!
Что именно он там малюет, Ваню интересовало меньше всего. Лишь бы не мешал. Да и вообще! Мало ли художников в Петербурге. На Невском каждую неделю какой-нибудь из художников попадает под лошадь. А меньше их не становится.
И Ваня решил воспринимать пирата как соседа по квартире. Не более того. «Здрасте… до свидания!». Худой мир лучше любой доброй ссоры.
Как жестоко ошибался наш юный друг. В лице пирата Айвазяна судьба уготовила ему недюжинные испытания.
В Академии художеств существовала традиция. Весной в конце учебного года устраивать выставки работ учеников. В выставочный зал обычно стекалось все высшее общество Петербурга. Музыканты, поэты, ученые…
В этом году Ваня Айвазовский выставил две работы. Морские пейзажи. «Берег Финского залива» и «Облака над берегом моря».
С утра Ваня долго чистил свой старенький сюртук и еще дольше приглаживал непокорные, торчащие в разные стороны волосы. Но все равно остался недоволен своим внешним видом. Ну, да Бог с ней, с внешностью. Лишь бы картины понравились.
Ваня слегка припозднился. На выставке каждый из молодых художников с независимым видом уже нервно прохаживался вдоль своих полотен. Незамеченным Ваня быстро встал у своих картин и начал жадно ловить высказывания, замечания.
Было особенно многолюдно. Сдержанный шепот, нервный смех, восклицания, взаимные приветствия…
И вдруг оглушительная тишина… Все посетители, как по команде повернули головы к входу.
В дверях стоял Пушкин под руку с Натальей Николаевной. Он кивнул знакомым и медленно пошел вдоль полотен, развешанных по стенам. Наталья Николаевна была ослепительно красива в черном бархатном платье и шляпе со страусовым пером.
Подходя к полотнам Айвазовского, Пушкин замедлил шаг. Ваня замер. Сердце его колотилось, и готово было выскочить из груди.
Наталья Николаевна произнесла вполголоса!
— Взгляните, Александр. Этот юноша чем-то похож на вас…
Взгляды Пушкина и юного Айвазовского встретились. До конца жизни Ваня будет помнить этот взгляд. Грустный и чуть смешливый одновременно. Александр Сергеевич подчеркнуто уважительно кивнул и протянул Ване руку.
— Поздравляю! У вас, наверняка, блистательное будущее.
Ваня был в полном замешательстве. Напрасно Наталья Николаевна пыталась незаметно ободрить его улыбкой. Он не смог в ответ выдавить из себя ни слова.
Александр Сергеевич задал несколько незначительных вопросов. Откуда он родом, давно ли занимается живописью, откуда такое проникновенное знание морских просторов? Получив односложные ответы, Пушкин еще раз пожал Ване руку и продолжил осмотр.
Весь оставшийся день Ваня простоял у своих картин подлинным истуканом. Почти ничего не видел. Н ничего не слышал.
Многие из однокурсников пытались расспросить, о чем они говорили с великим поэтом. Ничего вразумительного Ваня не смог ответить. Только пожимал плечами и растерянно улыбался.
По единодушному мнению профессуры выставка явно удалась.
После первого дня выставки Ваня не просто спешил в свою каморку на Васильевский острове. Летел. Прохожие уже не были такими озабоченными и мрачными, как утром. Сам город посветлел и заиграл всеми цветами радуги. Вечно серое и хмурое петербургское небо казалось высоким и чистым.
Одобрение великого поэта, большого знатока и любителя живописи, дорогого стоит. Не напрасны были лишения и каторжный труд в убогой каморке. Он, Ваня Айвазовский, на верном пути. Еще можно надеяться на свет в конце коридора.
На второй день Ваня не пошел на выставку, здраво рассудив, что уже получил от нее больше возможного. Сбегал только в ближайшую кондитерскую за булкой хлеба и кульком конфет. Вернувшись, тут же приступил к новой работе, очередному морскому пейзажу. И сам не заметил, как пролетел тот день. И половина ночи.
А на утро третьего дня…
Наутро третьего дня в Ванину каморку вбежал взволнованный Вася Штернберг. Однокурсник и ближайший друг, И прямо с порога гневно бросил:
— Ты что… с ума сошел? Решил опозорить Академию?!
Ваня не нашелся что ответить, поскольку в его планы не входило позорить Академию. Скорее, наоборот. Ваня надеялся стать одним из лучших ее учеников. Достойным и все такое.
А случилось следующее… Со слов Васи Штернберга, вчера на выставку явился какой-то ванин дальний родственник, и (по его поручению?!), повесил в центре экспозиции еще одну ванину картину.
— Какую… картину? — недоуменно спросил Ваня.
— Не прикидывайся! — резко оборвал его Штернберг. — Тебя это отнюдь не красит!
Далее из рассказа Васи Штернберга следовало… Будто бы, этот самый родственник вывесил на всеобщее обозрение совершенно непотребное полотно… Абсолютно голая девица… гигантских размеров… возлежала на пляже, в заливе ядовитого оттенка и, вызывающе глядя прямо на зрителя, поднимала в руке большой кавказский рог с вином. Явно готовилась произнести тост в честь всего рода мужского…
Картина называлась «Пиратская Венера». Подписана «Айвз».
«Пират Айвазян!» — молнией пронеслось в голове у Вани.
Штернберг, между тем, продолжал. Девица, (вернее, картина с изображенной девицей!), была с секретом. Если покачаться чуть вправо-влево, девица начинала подмигивать, и ее рот расплывался в совсем уж непристойной улыбке…
В Академии вспыхнул форменный скандал.
Народу сбежалось… целая толпа. Студенты, профессора, академики… кучковались возле картины и покачивались вправо-влево… Смех, восторженные выкрики, гневные восклицания… словом, скандал.
— Тебя требует к себе… ректор! — коротко заключил Вася.
— Ты, главное, не перечь. Молчи себе… Профессора страсть как не любят строптивых. Мол, виноват, исправлюсь. Мол, затмение нашло. Безденежье проклятое заело… Может и пронесет! — наставлял на ходу Вася Штернберг растерянного Ваню.
Друзья, перепрыгивая через сугробы, торопились в Академию.
Бедный Ваня стоял у стен родной Академии и выглядывал из-за угла, как иностранный шпион. На душе у него скребли кошки.
Штернберг вернулся довольно быстро. Лицо его было бледным.
— Если тебе угодно корчить из себя петрушку, изволь! Но меня избавь от этого балагана. Мы, кажется, друзья. Я не заслужил подобного к себе отношения, — сходу заявил Василий.
— Ради Бога!.. — взмолился Айвазовский. — Умоляю, объясни…
И Штернберг объяснил. Недоверчиво щуря свои светлые глаза, он изложил другу дальнейшее развитие событий. Будто бы этот одноглазый родственник уже успел побывать на заседании совета и
