Бывает. Втемяшится в голову фраза из какой-нибудь пошлой песенки или строка из детского стиха, и сразу возникает ощущение, что наелся мухомора. А ничего поделать с собой не можешь. Вертится в башке эта откровенная глупость, перекатывается по извилинам, а из головы никак не вытряхивается. Хоть плач. Хоть беги в Склифосовского и требуй немедленной трепанации черепа и прочищения мозгов.
Надя стремительно протопала по асфальтовой дорожке и скрылась в зелени кустов.
10
… На следующий день Нефертити собрала «большую четверку». В свою резиденцию она пригласила начальника конницы Эйе, начальника стражи Маху, главного зодчего Пареннефера и хранителя печати Маи.
Все собрались в точно назначенное время. Все, кроме Маху. Тот почему-то не пришел.
Неф страшно волновалась. Она подглядывала за взрослыми мужчинами из-за занавески и пыталась подслушать, о чем они будут говорить до ее появления…
Некоторое время сановники молчали. Настороженно поглядывали друг на друга, вздыхали, пожимали плечами. Все были явно не в своей тарелке. Первым не выдержал Хранитель печати и казны Маи. Его сиплый голос можно было узнать из тысячи других.
— Жрецы совсем распустились! — рубанул он с плеча. — Половину налогов захапывают! Большую половину! — он выразительно поднял вверх указательный палец. Помолчал и многозначительно просипел, — Теперь спрашивается, на что содержать государство?
— Все подвалы Главного храма ломятся от золота и украшений. Я-то знаю… — сообщил Главный зодчий Пареннефер. — Нет, все хапают, хапают…
— У нас в Египте две беды! Жрецы и дороги!
Это уже Эйе не выдержал, поддержал разговор.
— … Тромбовать надо! И тех, и других! — жестко закончил он. Эйе всегда был сторонником решительных действий.
— Новый храм опять хотят строить. — пожаловался зодчий Пареннефер. — Мало им десяти в Фивах. И все ремонта требуют. Я-то знаю. Нет, им еще новый подавай.
Вбежал запыхавшийся Маху, начальник стражи. Весь потный, маленький, круглый, как бегемотик. Те, кто видел его впервые, невольно улыбались. Казалось, Маху воплощение доброты и безобидности. Но те, кто знал его хоть чуточку ближе, были совсем другого мнения.
Маху был жестким, даже жестоким. Когда начинал злиться, лицо его краснело, потом багровело. Казалось, он вот-вот лопнет от ярости. Даже самый бесстрашный человек в Египте, великан Эйе, и тот, внутри опасался гнева этого маленького человека. Хоть тот и был ему по пояс.
Коротышка Маху в своем доме завел какие-то просто деспотические порядки. Три его законных жены, (одна крупнее другой!), ходили перед ним по струнке. Терпеливо соглашались с любой глупостью и постоянно кланялись до пола, что было уж совсем дикостью, свойственной только варварским племенам.
Самое поразительное, жены меж собой отлично ладили. Скандалы в доме Маху случались крайне редко. Но уж если происходили, отличались размахом и незаурядной громкостью. С криками, слезами и битьем кувшинов об пол и стены.
Обычно, на следующее утро, после побоища, местный гончар без приглашения прикатывал свою тележку к дому Маху с новыми кувшинам и блюдами. Каждый раз он появлялся очень во время, поскольку после подобных сцен, посуды в доме не оставалось вовсе.
Одержимый идеей о жестком порядке во всей Империи, Маху в своем доме давно внедрил военную дисциплину. По утрам все семейство, включая трех жен, детей, рабов, служанок и наемных работников, выстраивалось на перекличку. То же самое вечером, перед отбоем. И горе было тому, кто на нее не являлся или просто опаздывал. Никакие оправдания в расчет не принимались. Маху наказывал всех направо и налево. И наказывал, негодяй, изобретательно.
Коротышка Маху любил поесть. Хорошо поесть. Но приглашать гостей терпеть не мог. Предпочитал в одиночестве наслаждаться кулинарными изысками своих поваров.
Стоило любому из домочадцев совершить малейшую оплошность, Маху сажал провинившегося на неделю на хлеб и воду. По истечении срока, ставил нарушителя перед своим необъятным столом и в его присутствии с азартом поглощал бесконечное количество блюд.
Отменялось наказание только когда провинившийся падал в обморок. Разумеется, служанки, рабыни или жены, частенько симулировали голодные обмороки, но провести Маху было невозможно. Безошибочно распознав симулянта, он удваивал наказание еще на неделю. И так до бесконечности, пока провинившийся не осознавал проступок в полном объеме и не падал в обморок со всей ответственностью.
О подобном изуверстве начальника стражи Маху в Фивах рассказывали со страхом и возмущением. Все-таки, четырнадцатый век на дворе. Хоть и до Новой эры, но все-таки, не какие-то каменные джунгли.
Домашние Маху не роптали, принимали самодурство хозяина как должное. А женщинам, кстати, изредка поголодать только на пользу.
Справедливости ради, стоит заметить, никто из домашних Маху не отличался стройностью фигуры. Рабы и рабыни, охранники и служанки, все, как на подбор, были плотными, коротконогими, чем-то неуловимо похожими на хозяина. В толпе на улице домашних Маху можно было безошибочно узнать со спины. По походке. Все как один, переваливались с боку на бок, косолапили, как хозяин и вечно куда-то торопились. Иногда казалось, просто передразнивали походку хозяина.
Маху сходу начал рассказывал сказку, как он на своей колеснице застрял в канаве, и как чьи-то, вконец обнаглевшие рабы, отказались его толкать. На том основании, что они, якобы, не понимают по- египетски. Эту сказку он рассказывал каждый раз, когда опаздывал. А опаздывал он всегда. И все ее знали наизусть.
— Любопытно, чьи это рабы? — вопрошал Маху. — Надо разобраться! Разгуливают по городу. Одни, без надсмотрщика. Рожи у всех наглые…
Все дружно закивали головами. Действительно, с рабами давно пора разобраться.
И тут из-за занавески вышла Нефертити.
Прямо на ходу, еще не дойдя до трона, Неф произнесла фразу, которая станет стержнем ее поведения на годы вперед. Эта фраза еще долго будет передаваться из уст в уста по городам и провинциям Египта. Неф произнесла эту фразу абсолютно будничным тоном, чем повергла четырех взрослых, искушенных в жизни мужчин, в настоящий шок.
Нефертити сказала:
— Наш фараон Аменхотеп в ближайшее время будет занят поиском египетской национальной идеи, которая сможет объединить нашу бедную, раздираемую противоречиями страну.
У четырех мужчин одновременно отвисли челюсти. Откуда им было знать, что Неф несколько дней готовилась к встрече и репетировала эту фразу много раз. С самыми разными интонациями.
Неф остановилась посреди зала у трона и подняла глаза.
— Он будет редко показываться на людях!
Четверо сановников вышли из оцепенения и дружно, понимающе закивали головами.
— Все необходимые вопросы будем решать мы… с вами!
Неф хлопнула в ладоши. Мгновенно и бесшумно появились слуги и поставили четыре удобных скамейки сзади каждого сановника. Так же мгновенно и бесшумно исчезли.
— Прошу садиться!
Никто из мужчин не двинулся с места. Было неслыханным оскорблением, даже преступлением, сидеть в присутствии фараона или его жены царицы.
— Царица Египта Нефертити не просит дважды! — угрожающе зазвенел голосок Неф.
Мужчины с осторожностью и неловкостью, готовые в любой момент вскочить, присели на скамейки. Затаили дыхание.
