бомбы Рысакова, как вы знаете, должен был последовать еще один взрыв. Но его не было.
Молодые люди обернулись ко мне без тени улыбки или снисходительности. Я почувствовал себя весьма неуютно. Дурацкая история! Неужели я должен оправдываться перед этими юнцами в том, что не швырнул мячик на мостовую?! Полная чушь.
– Вы нарушили уговор и поставили под удар организацию, – жестко произнес Петр, глядя на меня сквозь синие стекла.
– Я не уговаривался, позвольте! – воскликнул я.
– Вы взяли заряд. Мы на вас рассчитывали, – сказал младший сын Николая Ивановича Леша.
– Ну, виноват... Мне не нужно было, – пробормотал я.
Николай Иванович еле заметно улыбался.
– Что решит Исполнительный комитет? – спросил он.
Подростки потупились, размышляя. Слово взял старший из сыновей Николая Ивановича.
– Это нельзя расценивать как предательство.
– Это малодушие, – сказал Петр.
– Мы не можем судить за трусость. Пусть он сам себя судит. Честь революционера требует, чтобы он сам покарал себя смертью, – заключил брат Али.
Я похолодел. Мне предлагали самоубийство.
– Он должен искупить вину жизнью, правильно, Николай Иванович? – раздался голос сбоку.
Я повернул голову. Рядом стоял тщедушный паренек с унылым взглядом и с прыщавым лицом.
– Я не член Исполнительного комитета. Решать должны вы, – ответил Николай Иванович.
Наступила тишина. Подростки мялись. Тогда Петр взял на себя функции судьи, опрашивающего присяжных. Он называл каждого по имени, и в ответ я слышал:
– Смерть.
– Смерть.
– Смерть...
Я был приговорен к самоубийству единогласно. Юноши побледнели, дышали порывисто. В холодном смрадном воздухе вспыхивали облачка пара у губ. Да и мне, признаться, было не по себе. Молчание прервал Николай Иванович.
– Занятие окончено. В следующий раз мы разберем акцию первого марта и процесс Желябова и Перовской. Спасибо, можете быть свободны.
Юноши разошлись, не глядя друг на друга. Поколебавшись, ушла и Аля. Мы остались вдвоем с Николаем Ивановичем в пустом загаженном помещении, которое когда-то было человеческим жильем. Здесь, в этих стенах, любили друг друга, рождались и умирали, теперь же все покрыто дерьмом...
– Ну, как вам понравилось?.. – усмехнулся Николай Иванович.
И тут я взорвался. Я кричал, что это бесчеловечно, что он калечит юные души, что нельзя приговаривать к смерти за малодушие...
– Завтра вы предъявите свой реестр несправедливостей и снова зальете все кровью! Надоела кровь! Сколько можно крови?! – кричал я.
Николай Иванович слушал меня угрюмо, но спокойно.
– История – жестокая вещь, – сказал он только и, повернувшись, пошел к лестнице, переступая через кучи дерьма.
Глава 45
ТЕАТР ДЕДУШКИ ЙОРИКА
Выходя из лифта на своем этаже, Ирина столкнулась со стариком-соседом, что поселился напротив. Он был в черном демисезонном пальто и котелке, с зонтом-тростью, висевшем на сгибе левой руки. Ирина поздоровалась.
– Здравствуйте, Ирина Михайловна, – ответил старик.
Он впервые назвал ее по имени. Это заставило Ирину остановиться.
– Вы знаете, как меня зовут? Откуда? – спросила она.
– Я про вас многое знаю, Ирина Михайловна, – спокойно проговорил старик.
Ей не понравилось это. Она не знала, что ответить. А старик вошел в кабину лифта и уже оттуда, повернувшись к Ирине лицом и нажимая кнопку первого этажа, сказал с улыбкой:
– Зашли бы как-нибудь в гости по-соседски...
Створки скрыли его, как занавес актера, и лифт провалился вниз.
Это еще больше озадачило Ирину. Она пришла домой, поцеловала кинувшегося ей навстречу Егора, принялась выгружать из сумки продукты.
– Егор, ты не знаешь, как зовут соседа напротив? – спросила она.
– Не, – мотнул головой Егор, заглядывая в сумки.
– А кто он? Пенсионер?
– Он с котом живет, – ответил Егорка.
– С котом? Как писатель?
– Это тот же самый кот. Филарет.
– Филарет? – удивилась Ирина.
Любопытство, смешанное с беспокойством, разбирало ее. Какой странный старик! А вдруг он знает что- нибудь о Жене? «Зашли бы в гости...». Интересно, как? Он же не пригласил, не сказал – когда... Весь вечер она промаялась, поминутно прислушиваясь к звуку лифта – не едет ли сосед? Временами подбегала к глазку и, кляня себя в душе, подглядывала за соседской дверью. Старик не появлялся.
Явился он только в полночь – и не один. Вместе с ним в квартиру вошел человек в накидке до полу и с длинными гладкими волосами, подвитыми снизу. Ей показалось, что они переговаривались не по-русски.
Весь следующий день она обдумывала предлог, чтобы пойти к соседу, и нашла!
Вечером она сварила куриный бульон, покормила Егорку вареной курицей с пюре, после чего завернула куриные косточки в полиэтиленовый пакет и, сказав Егорке, что сейчас вернется, храбро вышла за дверь. Она нарочно не оделась для визита, была по-домашнему, чтобы показать, что она на минуточку.
Сосед открыл дверь и взглянул на нее проницательно, с понимающей улыбкой.
– Добрый вечер, простите... – сказала она. – У меня тут куриные потрошки, косточки. Для вашего кота. Жалко выбрасывать...
– Весьма любезно с вашей стороны. Проходите, Ирина Михайловна, – старик посторонился.
Она несмело вошла, держа на весу мешочек.
– Заходите в комнату, пожалуйста.
– Простите, – сказала она, краснея. – Я не знаю, как вас зовут.
– Можете называть меня Лаврентий Родионович, – ответил он.
– Очень приятно, – Ирина, не зная, что делать, переложила мешочек из правой руки в левую и протянула старику ладошку.
Он поцеловал ее в кончики пальцев.
Она зашла в комнату, посреди которой стоял круглый дубовый стол, а стены были уставлены книгами. В кресле на боку, вытянув лапы, лежал большой рыжий кот с белым брюшком. Он открыл один глаз и взглянул на Ирину с ленивым любопытством.
– Присаживайтесь, – старик указал на стул.
Она села боком к столу, а Лаврентий Родионович занял место в рабочем вращающемся кресле у письменного стола, развернувшись к ней. Стол был завален бумагами и книгами с закладками. На старике был черный синтетический спортивный костюм на «молниях». Ирине показалось, что она уже видела где-то этот костюм. Точно! Сосед-писатель выбегал в нем к мусоропроводу опорожнять ведро.
Лаврентий Родионович молчал, разглядывая Ирину внимательно, но без назойливости.
– Вы говорили, что знаете меня, – начала она, собравшись с духом, когда пауза затянулась до опасного предела.
– Нет, вас я не знаю, но о вас наслышан.
– От кого же? – удивилась она.
– От одного моего ученика. Он рассказывал мне о вас долго и подробно, – отвечал старик, наблюдая за ее лицом.
