почувствовала себя виноватой, жестокосердной и холодной; ведь у нее все эти месяцы был свой дом – какой-никакой, причудливо-странный, нелюбимый – с родным сыном в нем, генералом под боком, привычными лицами кооператоров. У него же не было ничего. Ей впервые показалось, что плата, которую она назначила мужу, – непомерно высока, а когда старый Йорик дошел до диско-бара, Ирина прикрыла глаза ладонью, ощутив на ней капельки слез. Но старик будто не замечал ее состояния, а продолжал рассказывать о последних днях пребывания мужа в дискотеке, письме к сыну, кульке конфет для сирот и той драке, что вымела Евгения Викторовича из танцевального зала и привела пьяного к родному окну с мыслью о веревке...
Йорик замолчал.
– Что же дальше? Что с ним? Где он сейчас? – волнуясь, воскликнула она, поспешно утирая пальцами глаза.
– Не знаю, – сказал старик.
– Как? Вы знаете все! Скажите мне, Бога ради! Он жив?
– Будем надеяться, – пожал плечами Йорик. – Все зависит от ученика.
– Почему? Какого ученика? – не поняла она. – Ах, от бывшего соседа? Он знает больше вас?
Йорик загадочно молчал. Свет в окнах померк, фигура старика выделялась на фоне книжных полок, тихо урчал кот Филарет.
– Никто ничего не знает, – сказал наконец Йорик. – Но иные способны видеть.
Ирина прикусила губу: ей почудился укор в словах старика. Она не могла отделаться от мысли, что в пересказе Йорика частная история ее разрыва с Евгением Викторовичем приобрела некое символическое значение. Ей вдруг непереносимо горько сделалось за себя, за Евгения Викторовича, за всех кооператоров, наконец, и к горечи этой примешался стыд перед чужеземным Йориком, забредшим в потерянный дом, дом без любви. Захотелось доказать, что это не так, но перед ее мысленным взором предстало узкое ущелье, освещенное синевато-мертвенным светом ртутных ламп, и кровавая дорожка на асфальте, которую она увидела как-то утром, когда спешила на работу, а в щель задувал свирепый сквозняк, прогоняющий сквозь нее сухие листья.
Она вспомнила о сыне. Как же она могла так засидеться? Егорушка волнуется.
– Знаете, что? – вдруг обратился к ней Йорик. – Скоро праздник вашего государства. Мне было бы приятно собрать гостей. Приходите с сыном. И Машу можете позвать с мальчиком...
– Вы и про Машу знаете... – растерянно произнесла Ирина.
Сэр Йорик только руками развел: что поделаешь, работа такая...
Перед самыми Ноябрьскими Ирине на службу позвонила Любаша и принялась тоже звать в гости с Егоркой. Чего вы будете одни скучать и так далее. Ирина не знала, как выпутаться, и вдруг нашлась:
– Приходите лучше к нам! Вы у нас давно не были.
– А тебе не попадет?
– От кого?
– От начальства. Дом-то ваш засекречен.
– Глупости. Дом как дом, – храбро сказала Ирина.
– Ну, смотри. Я со всем кагалом приду.
Пусть будет сюрприз сэру Йорику, весело решила Ирина и принялась готовиться к празднику: купила всем детям по сувениру – дешевенькие игрушки, блокнотики, авторучки; каждый завязала ленточкой, обернув в цветную бумагу и вложив внутрь открытку с поздравлением. Подарки сложила в сумку. «Пусть сэр Йорик раздает, – подумала она. – Как Дед Мороз».
Мария Григорьевна отнеслась к идее общего празднества с сомнением, но в конце концов поддалась уговорам Ирины. В самом конце телефонного разговора по восстановленному не так давно каналу окно в окно Ирина уловила нотку ревности; ее так и обдало жаром: в самом деле, не успели, как говорится, увянуть цветы на могиле, как она нашла себе нового друга! И все же согласие было получено.
Накануне праздника Ирина достала с книжной полки обрывки семейной фотографии с годовалым Егоркой, разложила их на столе и принялась складывать, подгоняя один к другому, пока перед нею не появилась вся семья, обезображенная косыми рваными линиями. Она нашла кусок картона, клей и до глубокой ночи восстанавливала семейный портрет, стараясь, чтобы разрывы были незаметны. Закончив работу, Ирина повесила фотографию на прежнее место и отошла подальше. Издали она выглядела цельной, но стоило подойти поближе, как разрывы вновь напоминали о себе, рассекая лица уродливыми шрамами.
Любаша прибыла «со всем кагалом» рано утром седьмого ноября. Ника катила коляску с Ванечкой, Шандор и Хуанчик чинно шли, взявшись за руки, сама Любаша несла сумки с продуктами. Тотчас в квартире стало шумно, а когда подошли Маша с Митей, образовался жизнерадостный сумасшедший дом. Гремел телевизор, на экране которого ползли по Красной площади ракеты, Хуанчик с Митей гоняли шайбу в прихожей, Ника играла на фортепьяно песни Аллы Пугачевой, а Шандор с Егоркой показывали друг другу приемы карате. Женщины хлопотали на кухне. Узнав, что предстоит визит к англичанину, Любаша предложила соорудить королевский пудинг и тут же приступила к реализации замысла. Иван Иванович Демилле с соской во рту лежал тут же в коляске и вращал ножками.
Визит был назначен на пять. «Файв о'клок», – пояснила Ирина. Время пролетело быстро: кормили обедом детей, укладывали младших спать, старших развели по углам и заняли делом, чтобы не шумели, а потом уже женщины наскоро перекусили в кухне и не без волнения принялись прихорашиваться перед приемом у иностранца.
Узнав, что сосед – писатель, Любаша вскинулась:
– Что ж ты раньше не сказала? Я бы книжку принесла подписать.
– Я не знаю, как его фамилия. Неудобно было спрашивать, – оправдывалась Ирина.
– В отцовской библиотеке наверняка есть, – заявила Любаша. – Кто там сейчас в Англии писатели? Олдридж?
– А он не умер? – спросила Маша.
– Скажешь – Олдридж! – засмеялась Ирина. – Олдриджа как-то по-другому зовут.
– Джеймс, – вспомнила Маша.
– Может, нашего Йорика и на русский не переводили, – предположила Ирина.
– Чего ж тогда он приехал? Сидел бы дома, – сказала Люба.
– Политическое убежище? – с сомнением предположила Ирина.
Женщины помолчали. Созревший пудинг остывал на столе, источая аромат корицы. Младший из рода Демилле посапывал в коляске, прикрыв тоненькие веки. В окне темнела мокрая кирпичная стена с грубыми швами кладки. В кухне было сумрачно.
Ровно в пять, памятуя об английской пунктуальности, женщины собрали принаряженных детей в прихожей, и Ирина распахнула дверь. Первой с пудингом на блюде вышла Любаша, за нею – Ника, катящая коляску с Ваней, следом, парами, – мальчики, а последними – Маша с Ириной.
Егорка нажал кнопку звонка.
Открыла им молоденькая девушка, в которой Ирина и Маша, не без удивления, узнали Шуру, встречавшую их в Доме малютки. Митя расцвел в улыбке и потянулся к ней. На Шуре было белое свободное платье до полу, лоб обтягивала белоснежная атласная косынка с маленьким красным крестиком сестры милосердия. Не успели женщины обменяться взглядами, как к ним вышел сэр Йорик в костюме вельможи елизаветинских времен с напудренным париком, отчего в рядах гостей произошло определенное замешательство. Дети заулыбались, женщины же настороженно притихли, подобрались, на лицах изобразился плохо скрытый испуг.
– Прошу вас, – Йорик сделал широкий приглашающий жест, отступая в глубь квартиры.
Пока входили дети, Любаша успела шепнуть Ирине:
– Слушай, может, он чокнутый?
– Не должно быть... – неуверенно отвечала Ирина.
Как бы там ни было, отступать было поздно. Дети занимали места за круглым столом, руководствуясь указаниями Шуры. Там уже сидели несколько маленьких мальчиков и девочек, среди которых Ирина узнала Танечку Вероятнову из соседней квартиры. На столе стоял канделябр о семи свечах, огромный фарфоровый чайник и молочник с дымящимися сливками. По кругу располагались фарфоровые чашечки. Серебряные
