Впрочем, у меня есть маленькая лавочка. Для души, – сказал он таинственно, делая приглашающие знаки.
Ольга вошла в коттедж первой, за нею Вадим и Иван. Остальные не поместились, толпились в дверях.
Старик указал на миниатюрный прилавок с витриной, зашел за него, надел черные нарукавники.
– У вас какая валюта? – спросил он.
Интерполовцы переглянулись.
– У меня есть три франка, Исидора дала, – сказала Ольга.
– Прекрасно! – просиял старик. – По официальному курсу это соответствует тридцати бабкам. У нас деньги называются бабками, это Перес ввел… Давайте я вам обменяю.
Он отсчитал Ольге шесть бумажек по пять бабок. На каждой был портрет Переса.
– А теперь – покупайте, покупайте! Я уступлю, – старик засуетился, заулыбался – видно, давно не занимался профессией.
Ольга склонилась над витриной.
– Так. Мне, пожалуйста, зубную пасту, щетку, мыло…
– Оля, сигарет, – жалобно попросил Иван.
– И сигарет. Вот этих. Две пачки.
– Двадцать восемь бабок. У вас еще две бабки, – сказал старик.
– Попридержи, – распорядился Иван. – Пригодятся.
Они поблагодарили старика, вышли из министерства и тут же поспешно закурили. Биков благодушно наблюдал за ними, он был некурящий.
Прошли мимо министерства обороны, где, судя по звукам, банкет еще продолжался, но как-то тяжело, угрюмо. Все время что-то падало – то тело, то посуда. Туда не пошли.
– Почему Перес назначил военным министром Федора, а не Максима? – спросил Вадим. – Максим явно интеллигентней.
При этом покосился на Ивана. Но Иван тонкостью не отличался, пропустил мимо ушей.
– Федор суворовское училище кончал, – пояснил Биков.
Алексей Заблудский бочком-бочком отделился от компании и исчез в густых зарослях тропических кустарников.
Он пошел наугад, что-то выискивая. Наконец продрался через колючки и вышел к домику, на котором было написано «Министерство финансов», а чуть ниже рукописное объявление: «Рубли на бабки не меняем!»
Алексей взошел на крыльцо, постучал в дверь, роясь в кармане куртки левой рукой.
– Войдите! – раздался голос изнутри.
Заблудский вытащил из кармана деньги – гонорар чилийской сборной – и решительно вошел в министерство. Из всех интерполовцев он один был при деньгах, почему и отделился от товарищей в надежде потихоньку поменять валюту.
На кровати в одних трусах, положив ноги в кроссовках на спинку, лежал молодой, чрезвычайно загорелый человек с бородкой.
– Вы министр финансов? – спросил Алексей.
– Бабки понадобились? – осведомился тот. – Что меняете?
– Франки.
– Курс – один к пятидесяти, – сказал министр.
– Надо же, в министерстве торговли поменяли один к десяти! – удивился Алексей.
– Илья Захарович вас надул. Это курс прошлого месяца. Я его за это оштрафую, – сказал министр, доставая из тумбочки жестяную коробку для чая. – Сколько будете брать?
– На пять франков. А какая здесь цена водки?
– Полбанки за полбабки можно купить.
Заблудский просиял. Такая цена его устраивала.
– Двести пятьдесят бабок… – министр отсчитал банкноты. – Скажите, чего вы сюда приперлись? Будете наниматься к Пересу?
– Не знаю… – замялся Заблудский.
– По какой статье сидели?
– Не понимаю… Я из комитета по культуре…
– Место председателя комитета вакантно, учтите. Жаль, что не сидели, опыта мало.
– А вы… сидели? – робко спросил Алексей.
– Обижаете! Статья восемьдесят восьмая, незаконные валютные операции. Пять лет с конфискацией.
Заблудский пересчитал деньги, поблагодарил и, уходя, уже в дверях обернулся.
– Скажите, а где народ? Кругом одни министры…
– Черт его знает! Народа я не видел, – сказал министр, плюхаясь на койку и принимая прежнее положение. – Да не больно он нужен! Говорят, где-то за лесом… – махнул он рукой в сторону.
Глава 7
Расчеты доньи
Исидора провела бессонную ночь. Сначала не давал спать Перес, который требовал любви, что было весьма затруднительно при его загипсованной ноге. Только колоссальный опыт доньи и некоторые инженерные ухищрения позволили кое-как исполнить супружеские обязанности, причем Исидоре все время казалось, что она трахается с дорической колонной. Это мешало получить кайф.
Наконец Перес успокоился и заснул, положив гипсовую ногу на Исидору. Она дождалась, пока он захрапит, выбралась из-под ноги и ушла на свою половину. Повалившись на кровать, донья несколько минут смотрела в потолок и прислушивалась к своим ощущениям.
Переса она не любит, это ясно. Дело не в ноге, кости срастутся, а любовь – нет. Донья отчетливо понимала, что уже вступила на путь борьбы с Пересом, перевербовав Бранко. Правда, еще не очень понятно, что из этого получится. Выпускник ВПШ с его редким умением взрывать не того, кого надо, мог опять все перепутать. Но Перес уже не муж и не любовник, а противник.
Иван? Кто он теперь, отвергнувший море цветов и любви? Донья задумалась, вспомнила Пенкину, сатиновые трусы Ивана, его черные носки, а главное, плавающий посреди моря матрас, с которого вертолетом снимали любовников. Именно тогда что-то надломилось в душе доньи, когда она увидела в реальности то, к чему стремилась. Донья всегда подходила к любви эстетически; чистота движений и поз, музыкальность ритмов, изящество ласк и даже благозвучность издаваемых криков ценились ею больше, чем примитивный оргазм. Здесь же она увидела, извините за выражение, трахающееся картофельное пюре. Тюх-тюх-тюх – не поймешь, где Пенкина, где Иван, просто какой-то клубок рук и ног. Отвратительно.
Нет, Ивана она тоже не любит. Но относится к нему как к другу.
Донья впервые обратила мысленный взор на Заблудского, вспомнив его рассказ в вертолете о рекорде Гиннеса. Что ж, это впечатляет. Но после десяти лет в пуэрториканском квартале Нью-Йорка такие рассказы попахивают дилетантизмом.
Оставался Вадим… Донья прислушалась к себе и поняла, что думает о нем скорее с нежностью и печалью, чем с отвращением. Два дюйма в рабочем состоянии, дюйм на холостом ходу. Но при этом элегантность, чистота линий и врожденная интеллигентность. Разве это не является достаточной компенсацией? Да и стоит ли говорить о компенсации после сонмища пуэрториканских фаллосов? Они ей поперек горла стоят. Теперь можно уйти на заслуженный отдых. А захочется физической любви… Разве донья не придумает способа? Она знала по крайней мере три, когда можно обойтись без всяких дюймов.
К пяти часам утра донья поняла, что любит Вадима.
Из этого следовали чисто практические выводы. Прежде всего это касалось судьбы чека на миллион долларов.
Чек пока не разменян, нужно долететь до какого-нибудь банка, чтобы получить наличные и расплатиться за вертолет. Останется девятьсот пятьдесят тысяч… Какая часть из них принадлежит Ивану? По любви – все, а по расчету? Прежде всего следовало оценить услугу по спасению чека. По существу,
