один. Вы что-нибудь хотели?
– Мне нужна клюква в сахаре, – без обиняков сказал Бранко.
– Боже мой! – Старик отложил приемник. – Клюква в сахаре! Боже мой! Как я вас понимаю… Где же я вам возьму клюкву в сахаре, дорогой мой?
– Поищите, пожалуйста, – сказал Бранко.
– Да где же я ее возьму! Вы смеетесь! – возмутился старик. – Ананасы – пожалуйста! Клюква, да еще в сахаре!
– Поищите, – твердил Бранко.
Старик, охая и вздыхая, а также сетуя на непонятливость покупателя, полез под кровать, извлек оттуда старый чемодан и раскрыл его. Он был полон экзотическими русскими продуктами: солеными грибами, огурчиками, моченой брусникой, квашеной капустой в банках, черной и красной икрой. Были там и несколько пачек клюквы в сахаре.
– Странно… – сказал министр. – Мне казалось, что я ее продал. Тут одно туземное племя обожает эту клюкву. За одну ягодку крокодила дают. Вам одну или две?
– Одну, – сказал Бранко.
– Ягодку?
– Пачку.
– Но это очень, очень дорого. Пятьсот бабок.
– Хорошо, – кивнул Бранко, отсчитывая бабки.
– Огурчиков не возьмете? Последняя банка, – сказал министр.
– Спасибо. Не надо. – Бранко поклонился и вышел из коттеджа, прижимая к груди картонную коробочку с клюквой в сахаре.
Пока Бранко готовился к покушению, его жертвы Иван и Максим сидели в маленькой комнате с зарешеченными окнами коттеджа министерства гражданской авиации, приспособленного под тюрьму за отсутствием министра и, конечно, авиации. Обитая железом дверь имела смотровой глазок, куда время от времени заглядывал раскосый глаз метиса, охранявшего тюрьму.
На Иване и Максиме были белые рубахи с длинными свободными рукавами типа той, в которой Жюльена Сореля вели на казнь в фильме «Красное и черное».
Уже завечерело. В сельве зловеще свистали ночные колибри и финдусы, гамадрилы спали.
В камере горел керосиновый ночник на трех пальчиковых батарейках, создавая тревожное скупое освещение.
Иван сидел на нижних нарах, напряженно размышляя. Вадим лежал над ним на верхних нарах, уставясь глазами в потолок. Между прочим, Перес специально заказал двухъярусные нары в карцер, чтобы министрам было привычней.
– А может, попробовать, Вадим? – спросил Иван.
– Страшно, Иван… Не созрел я для такого поста. Председатель комитета госбезопасности! Подумать только.
– Не боги горшки обжигают, – заметил Иван.
– Репрессировать начну. Не удержусь… Начну стремиться к бесконтрольной власти. Схема известная, – вслух размышлял Вадим.
– А ты удержись.
– Как же тут удержишься?! Ты эти хари видел?! – Вадим рывком сел на нарах, свесил вниз пятки, которые оказались перед носом Ивана.
– Да, народец еще тот… – вздохнул Иван, чуточку отодвигаясь. – Поэтому и хочется порядок навести. Ты бы в комитете действовал, а я в министерстве. Рука об руку. Ольге бы газету дали…
– «Касальянская правда», – сострил сверху Вадим.
– «Касальянский патриот», – поправил Иван серьезно. – Люди-то здесь русские. И за лесом русские, говорят…
– Ну, ладно. А Перес? Его же убирать придется! Путчевать! Вспомни ГКЧП.
– Что это такое? – спросил Иван.
– Эх, темнота… Путчисты. Пуго твой.
– Почему мой? – обиделся Иван. – Я с ним водку не пил. Надо будет – и путч устроим.
– Не, не пойду. Не уговаривай, Ваня. Руки чешутся – засадить всех в кутузку и расстрелять. Я себя знаю. Потом стыдно будет. Могу, между прочим, и товарищей по партии под горячую руку…
– Тогда не надо. Тогда будем помирать. – Иван завалился на нары.
– Ну, скажешь тоже… Вышлют – максимум, – неуверенно сказал Вадим.
Он вдруг заметил, что часовой смотрит в глазок.
– Эй! Принеси воды, – крикнул он по-испански.
Глаз часового исчез, через минуту дверь открылась, и часовой внес в камеру две бутылки пепси.
– Прокурор протрезвел? – спросил Вадим, принимая пепси.
– Нет, господин прокурор еще спит, – ответил часовой.
– Когда же он нас допрашивать будет, скотина? Мы и так здесь без санкции сидим, – сказал Вадим по- испански и добавил по-русски для друга: – Слышь, Вань, прокурор еще дрыхнет.
– Пускай уж лучше дрыхнет, – сказал Иван, открывая бутылку пепси об угол нар. – Слыхал, за что он у нас сидел? Нарушение социалистической законности. Лютовал, значит… Охота тебе с ним связываться?
– Так ведь расстреляют без суда и следствия, Ваня! Я же знаю, как это делается! – вскричал Вадим.
– А тебе нужно, чтобы через суд расстреляли? – ехидно заметил Иван.
Часовой, тупо послушав незнакомую речь, удалился. Лязгнул засов. Прошло не больше минуты, как за окном послышался тихий возглас:
– Ку-ку!
Узники подняли головы. За зарешеченным окном виднелось улыбающееся приветливое лицо Бранко Синицына.
Иван молча погрозил ему кулаком.
– Издеваешься, гад!
– Сейчас вам принесут передачу. Прочтите это! – сдавленным голосом произнес Бранко, бросая в открытую форточку сложенную в четыре раза записку.
Вадим поймал записку и поспешно спрятал ее, потому что часовой вновь вошел в камеру с картонной коробочкой в руках. Бранко исчез из окошка.
– Вам передача, – сказал часовой.
Вадим спрыгнул с верхних нар, принял коробочку. Часовой потоптался, видимо, ожидая, когда коробочку откроют, но не дождавшись, ушел. Только тогда Вадим уселся рядом с Иваном и осторожно открыл крышку.
– Клюква в сахаре… – удивленно констатировал Иван.
Глава 12
Государственный совет
За круглым столом, где еще недавно шли переговоры, на этот раз заседал Государственный Совет вольной республики Касальянка. В полном составе сидели члены кабинета, в том числе и Алексей Заблудский; на почетном месте, в деревянном кресле с высокой резной спинкой, восседал дон Перес де Гуэйра. У дверей зала дежурили солдаты, а у стены притулился на стуле Бранко Синицын, на коленях у которого как бы невзначай лежал автомат.
– Начинаем заседание Государственного Совета, – объявил Перес. – На повестке дня обсуждение поставок чая, утверждение плана по экспорту. Это первое… Второе: вопрос о незаконном проникновении в страну агентов Интерпола, арестованных по представлению прокурора… Где он, кстати?
– Запой у него, – тихо сообщил министр юстиции.
– Ладно, без него разберемся. В третьем пункте – разное. По первому вопросу докладывает министр внешней торговли. Прошу.
Поднялся солидный мужчина, действительно похожий на министра, в прошлом – председатель облисполкома, получивший срок за взятку. Держа перед собой листок, он принялся докладывать.
