— Мужик, ты псих? — плаксиво спросил бомж. — Псих, да? По статье пойдешь, понял?
И вдруг, запнувшись, сорвался со скамейки и из положения полусидя рванул наискосок по двору с удивительной скоростью. Совершенно не соответствовавшей его театральному облику, седым патлам из- под лыжной шапочки и всему прочему.
Так, подумал я, собирая свои рыночные пластиковые мешочки (на самом деле волноваться всерьез я и не пытался). А что я хотел? Связать его и устроить ему допрос с пытками?
Но по крайней мере один результат от этого разговора был, и весьма очевидный.
Милиция и прочие силовые структуры тоже подсылают людей для слежки за подозреваемыми. Но такие люди, если им начинают физически грозить, ведут себя совсем по-иному. Они не боятся. Форма защищает их, даже если ее в данный момент нет. В крайнем случае они успевают достать удостоверение и объяснить, что надо поосторожнее. И обычно такой прием действует на всех. А убегать…
Это не милиция и вообще не госструктуры. Это кто-то еще.
Я бросил взгляд на свои окна. Интересно, пришло мне в голову, что подумала Алина, если она увидела эту сцену из окна: Сергей Рокотов идет к подъезду, потом рывком заходит во дворик, обходит скамейку с бомжом по кругу, садится с ним рядом, читает монолог, тот в ужасе срывается с места и несется в сторону Сущевского Вала.
В подъезд я входил, все еще посмеиваясь.
По крайней мере мясо не пострадало.
Самое сложное в таких случаях — это рассчитать все до секунды.
Тарелки, ножи и вилки уже были на столе, как и бокалы, вино и все прочее. И, пока Алина скучным голосом объясняла что-то в маленький черный телефон, я готовился к старту.
Остановиться после старта было бы никак не возможно.
Сначала — картошка, азербайджанская, восковой желтизны, тщательно отобранная, нарезанная кружочками толщиной примерно миллиметров в семь. Ее, собственно, можно было начинать готовить — вот он и дан, этот старт. Сначала довести до золотистого цвета в кипящем оливковом масле, посолить, потом проделать с ней одну очень важную и секретную процедуру, далее — ближе к финалу всей процедуры — масло сливается, и наступает апофеоз. Для которого наготове стоит пакетик французских сливок.
Соседняя сковородка — для белых грибов. Двух. Но громадных. И плотных, идеальных, со снежной сердцевинкой, ни одного червяка, нарезанных особым способом. На сковородке уже греется для них сливочное масло.
Третья сковорода, тоже со сливочным маслом, ждет своего часа — точнее, своей секунды. Это для мяса, оно беспощадно отбито молотком и готово к огню.
Бросив взгляд на всю картину, я успел выбежать в комнату и сообщить Алине:
— Едим через пять-шесть минут. Бросай всё.
Она кивнула, не глядя на меня и не отрываясь от телефона.
Моя мгновенная вылазка в комнату не привела к фатальным последствиям, ничего не подгорело, я даже успел, посматривая на сковородку, положить на каждую тарелку пару скрученных, отчаянно молоденьких листиков салата (из середины кочанчика, совсем нежные побеги) и по два азербайджанских черри. Это настоящие помидоры, они не подведут даже в феврале или марте. А сейчас тем более.
Картошка мягкая, грибы практически готовы, чуть провисают, если приподнять их ножом, — я не делал с ними ничего особенного, просто чуть-чуть жарил, белый гриб настолько хорош, что в общем решает вкусовую гамму всего ужина, его нельзя портить ничем, даже сметаной… И я выливаю масло от картошки в раковину, вытираю краешек сковородки салфеткой (чтобы сковородка не горела, когда ее вернут на огонь). Проделываю ту самую секретную процедуру с картошкой, чуть обжариваю ее почти без масла, заливаю сливками — полчашки — и делаю маленький огонь.
Вот теперь нельзя ошибиться. Сковородка с маслом уже ждет, она раскаляется до предела, потом предел этот переходит. Сейчас все решают доли секунды.
Два куска мяса ложатся в этот огненный ужас и отчаянно шипят на пределе возможного. Не ошибиться: как только на розовой верхней поверхности мяса появится намек на серость — перевернуть в то же мгновение.
Выключаются грибы, выключается картошка, перемешанная с загустевшими от этой процедуры сливками, переворачиваю мясо.
Кричу нечеловеческим голосом: «Женщина, на кухню!»
В душе — страх. Потому что каждое мгновение сейчас грозит непоправимой ошибкой.
Тыкаю мясо острым ножом — в двух местах проступают розовые капельки — снимаю его с огня, еще раз переворачиваю.
Это всё! Это всё! Неужели получилось?
Иду в раздражении снова в комнату. Алина бросает в телефон короткие фразы. Я стою и смотрю на нее.
— Алина, — говорю я очень тихо, — как можно быстрее вперед, на кухню.
Она поднимает палец предупреждающе и слушает, слушает.
— Алина, — говорю я еще тише. — Каждая секунда имеет значение. Скорее. Скорее. Скорее.
Она заканчивает разговор и быстро начинает впечатывать что-то в непонятную таблицу.
— Алина, — говорю я шепотом, — этого не может быть. Сейчас же в кухню.
Она поднимает на меня ресницы, два раза очень медленно моргает. Ее светлые глаза становятся бешеными:
— Не смей на меня кричать.
— Я кричу? Я бессильно шепчу. Алина, скорее, на ноги, быстро, быстро…
— Этот шепот страшнее крика. Я не смогу есть, если ты со мной так разговариваешь. Я не буду есть. Ты меня понял?
И тут я понимаю нечто иное, что сейчас проломлю ей голову ее же компьютером, швырну ее саму об стену, как куклу. И еще раз. И еще. И буду потом долго топтать ногами.
— Алина, — шепчу я, проталкиваю слова через сжатую глотку, — происходит что-то страшное. Сначала брось все, идем туда как можно быстрее, потом ты все поймешь.
— Я же сказала, что не буду есть.
Я сделал глубокий вдох. Последний шанс.
— Ты не понимаешь, что происходит, — сказал я, чувствуя, как тикают секунды. — Но ты поймешь, как только… Пойдем туда.
И с усилием добавил, сдерживая ярость:
— Пожалуйста.
С замерзшим бледным лицом она последовала за мной. Села боком к столу. С недоумением посмотрела на тарелку:
— Ты понимаешь, что после такой сцены человек просто физически не может есть? Я неясно выразилась? Боже мой, я только утром подумала — как у нас все невероятно хорошо, когда же это все обрушится.
— Только кусочек. Тогда все загадки решатся.
Она подергала плечами, автоматически положила в рот кусок мяса. И замерла.
— И все остальное тоже, — сказал я, с дрожью пробуя сам.
Вот теперь ничего не страшно, даже Алина.
Я не ошибся. Это классика. Это полный и потрясающий успех.
Как же это здорово хотя бы по ощущению на зубах — грибы почти поскрипывают на них, мясо упруго сопротивляется, но недолго, картошка же…
— Готов ответить на любые вопросы, — сказал я, расправляя плечи.
Она еще не начала улыбаться — просто ее лицо стало человеческим.
— Кто тебя учил так резать грибы? — наконец, явно наугад, проговорила она.
— Во всю длину, толщиной в четыре миллиметра, так, чтобы перед тобой был как бы двухмерный гриб? Японцы. В той самой единственной поездке. Это последние белые грибы в этом году. Утром они были еще в лесу. Все остальное меню я выстроил под них. Такие грибы надо делать без всего, не пытаясь
