«Баба-Яга, героиня нескольких романов Владимира Белянина, на обвинения в антисемитизме — то есть, вы же понимаете, нелюбви к евреям — ответила, помнится, примерно следующим образом: дык ведь надо их сначала еще попробовать, а потом уже решать: люблю — не люблю…
Так вот, всякий настоящий антисемит с топором под лавкой просто обязан продегустировать это вино. Хотя бы потому, что если действительно хочешь бороться с врагом, то надо прочувствовать его душу. А уж что-что, но река Иордан — это как аорта на теле израилевом. Название же марки этого вина — „Яр- ден“ — это и есть Иордан, который течет тут, неподалеку от самого знаменитого винного хозяйства Израиля на оккупированных территориях, на Голанских высотах».
— А вот это, дальше? Тоже напечатали?
— Ты что, всерьез считаешь, что кто-то в нашем журнале меня пытается редактировать?
«Вот это» касалось, конечно, не совсем политики, все-таки скорее вина, но…
«Если хочешь прочувствовать наш прекрасный и бесконечный мир, то надо в каждой его стране полюбить местную еду, познать хотя бы раз-другой местную женщину (а кому-то — мужчину) и вкусить сок земли.
А уж вино из библейской земли — можно сказать, кровь Христова — да еще таких удивительных свойств, как то, о котором я веду речь…»
«Вы таки думаете, что в Израиле сохранились сорта винограда и традиции виноделия со времен царя Ахава? Ничего подобного…»
— Я смертельно боюсь в своем журнале еврейской темы, — призналась Алина. — Еще не прочитают до конца, а уже начинают тебя троллить.
— Гриша это прочитал предварительно и сказал, что сообщит своим по системе, что это — кошерное. И вообще, нельзя бояться, когда пишешь.
— Гм-гм. А вот дальше я начала облизываться. Пока не прочитала, как ты обошелся с нашим монстриком Биллом.
— Я монстров не боюсь. Вот это место, да?
«Но мы, впрочем, ведем речь не обо всем, что производится на Голанах, а об одном вине — Yarden Merlot 1998 года, знаменитом, увешанном наградами, как Л. И. Брежнев. И чем эти награды перечислять, лучше упомянуть историю с приездом в Израиль предыдущего президента США Билла Клинтона. Было это в 1997 году, и поили похотливого Билла следующим образом. Аперитив — Yarden Blanc de Blancs 1994. По ходу перемены блюд — Yarden Chardonnay 1997 и Yarden Merlot 1988. На десерт — Yarden Muscat 1995. Иерусалимский „Хилтон“ еще преподнес на дорогу президенту и госсекретарю Мадлен Олбрайт по здоровенному магнуму (сувенирная двухлитровая бутыль) Yarden Cabernet Sauvignon 1992.
Но магнум магнумом, а Клинтон не мог забыть мерло. И пока глава сверхдержавы продолжал следовать программе визита, его дворецкий, или как он там называется, пытался по-тихому загрузить президентский „ВВС США — борт 1“ как можно большим количеством мерло. В спешке нашлось, однако, всего 4 бутылки, а сегодня 1988 год и вовсе не добудешь, разве что у коллекционеров. Зато впоследствии прославился 1998 год и продолжает получать награды».
— И все было терпимо вот до этого места, — сказала Алина. — А когда я до него добралась… Когда добралась… Мне стало нехорошо. Или хорошо. Ты заставил меня… нет, не скажу… но еще — задуматься: я хочу знать, кто же ты такой. Кем надо быть, чтобы так писать?
«Мои же собственные впечатления тут вот какие: Yarden Merlot 1998 — это открытая, нескромная щедрость вкуса, уверенная сила и простота. Простота в стиле Калифорнии: четкие, ясные вкусовые тона. Это — очень мягкое, прежде всего шоколадное мерло, но с всплывающими, волна за волной, все новыми и новыми вкусами: черносмородиновый конфитюр, покусывающие язык необычные пряности и, наконец, красивейший дуб. Тот самый случай, когда вкус переходит в послевкусие, а оно — в воспоминание. Этакая чаша из теплых рук Господних: вот твоя жизнь, вот твоя любовь ко всему сущему, вот твоя радость и боль, пей до последней капли».
Мы с Алиной долго смотрели друг на друга, и мне было стыдно.
— Это не совсем я, — признался я наконец.
— Ты своровал строки у какого-то гения! — со злорадным облегчением воскликнула она. — У кого?
— Это Коэн. Леонард Коэн. Как сказал бы Гриша с гордостью, он еврей.
— Ну хотя бы знал, у кого… Стоп! Это синий диск? Где «здравствуй, любовь моя, и любовь моя — прощай»?
Прощай? Опять между нами возникла эта неловкая микропауза, и мы оба бросились закрывать ее, перебивая друг друга:
— Мы любим ту же музыку, да, дорогая Алина?
— Что же ты врешь бедной женщине, ничего ты не своровал, ты играешь с поэтом, и как играешь! У него нет в этой песне теплых рук! И всего остального!
Это был прекрасный вечер, Алина поддалась на мои уговоры начать что-то всерьез есть, потом мы придумывали, как бы ее полечить (и решили, что лохматая мужская грудь — это почти то же самое, что целебная собачья шкура).
Я, помню, раза два бросал взгляд в окно.
Скамейка, где сидел недавно бомж, была пуста.
Но он мне не привиделся, и я не ошибся. И уже на следующий день необычные события возобновились.
10. Судьбу мяса решают доли секунды
Конечно, нет ничего странного в налете проверяющих на мирный офис. Это скучная проза нашей жизни: бизнес, который создает один человек, легко и с удовольствием разрушает другой. Но никогда еще я не видел это прославленное «маски-шоу» так близко, и никогда в нем непосредственно не участвовал.
Пахло специфической одеждой — брезентом и ремнями, видимо. Два персонажа с раздувшимися торсами (неужели бронежилеты?) сторожили вход в домик — к «Винописателю» и, соответственно, к автомобилистам. Масок, правда, ни на ком не было. Два других в дешевых костюмах, с веселыми лицами собирали наши документы в коробку, присоединяли какие-то приборы к компьютерам.
Ксению лицом вниз на ковер не укладывали, Константин торжественно и отрешенно сидел под своим загадочным тюльпаном.
— Куда? — быстро спросил меня бронированный человек.
— Ммм, — задумчиво отвечал я, — ну, вообще-то, здесь есть такой журнал — «Винописатель», хотелось кое с кем поговорить, а вы тут, собственно?..
— Можете пройти, — нейтрально сказал он (черты его лица запомнить невозможно никак, подумалось мне).
Он, правда, не сказал, можно ли мне потом будет выйти.
И, естественно, проверил мои документы. Они его не заинтересовали.
— Здравствуйте, уважаемый господин, — довольно неожиданным образом обратился ко мне Костя. И продолжил размеренным голосом, как диктор за кадром документального фильма:
