знать…
Тут он досадливо покрутил головой, ему явно не хотелось признаваться мне, что дела моего братца пошли здесь наперекосяк. Но я и без него это хорошо знал.
— Как вы знаете, моя роль во всей этой истории была очень простой. Я передавал письма, и иногда какие-то незнакомые мне люди присоединялись к моему каравану, то с нашей стороны, то с самаркандской. В конце концов, я всего лишь делаю вино, так что… Так что я просто не знал, как быть, когда однажды…
Вдруг выражение его лица изменилось — он начал прислушиваться к тому, что происходило наверху.
И уже и я услышал перестук множества копыт, звон металла, ржание. Было похоже на то, как если бы весь двор вдруг заполнился вооруженными всадниками.
— Да что же это такое, как быстро, — растерянно сказал он, снова нервно потирая руки. — Я сейчас пойду и все им объясню… Так, а вы пока что…
Он буквально сдернул меня, недоумевающего, с сиденья и заставил заползти, ногами вперед, в громадный, лежавший на боку глиняный сосуд с широким горлом — вина здесь не было давно, о нем напоминал лишь кислый оттенок у земляного запаха внутри. Я завозился, пытаясь найти точку опоры, а хозяин уже набрасывал большую пыльную мешковину, закрывая горло сосуда и лишая меня света и воздуха.
А дальше потянулись длинные мгновения — вплоть до того, когда в знобко пустой подвал не посыпалась вниз по ступеням целая толпа солдат в кольчатом железе или стеганой коже (запах от их тел на миг заглушил даже неистребимый винный аромат).
Солдаты эти буквально несли вниз на руках Анахиту.
За ними шли, как потерянные, сам Адижер, две служанки его дочери, кто-то еще. Не было никаких сомнений насчет того, что сейчас произойдет. Хотя поверить, что это не шутка и не сон, я отказывался до последнего.
Я чувствовал кислый, резкий запах от вставшего прямо перед моей бочкой солдата — какое счастье, что стоял он спиной, иначе, повернувшись, мог увидеть на расстоянии трех шагов мои глаза за рогожей. Потому что я все-таки отодвинул эту тряпку, освободив себе щелочку для обзора. О том, что от этого легкого движения вся рогожа могла бы сползти к подножию круглой бочки, открыв меня на всеобщее обозрение, я как-то не подумал. Я вообще ни о чем не думал, кроме того, что это уже не пара убийц, это куда страшнее — толпа вооруженных людей, тяжело пыхтящих и почему-то очень злых.
Вдруг в полуподвале стало тихо — говорил на непонятном мне языке народа арабийя небольшой, тонконогий и очень странный человечек, стоявший, как и большинство прочих, ко мне спиной. Единственное, что было ясно, — это он командует всем отрядом.
Кто-то из женщин сказал в ответ слабым потерянным голосом «а-а-а». И тут Адижер, с совершенно серым лицом, сначала сделал шаг вперед и замер, замолчал — пауза становилась нестерпимой, — и вдруг с высоким криком бросился на предводителя, закрыв при этом глаза.
Никогда не забуду влажный хруст меча, входящего в грудную кость: я видел уже немало смертей, но впервые на моих глазах убивали мечом человека. Адижер скрючился, будто бы пытаясь прилечь щекой на лезвие у себя в груди, и упал, только когда звенящий железом солдат отдернул меч обратно.
После этого вся последовавшая сцена прошла как-то до странности статично: не шевелился никто, да и солдаты двигались в основном по команде.
Невысокий человек нетерпеливо махнул рукой, и служанки принялись снимать с Анахиты короткий шарф, куртку, открыв маленькие и мягковатые груди.
Три витка ткани, закрывавшей ее от пояса и ниже, скатали вниз и заставили Анахиту переступить через них; меня поразила густота черных волос на ее лобке, коротковатые и несколько полноватые ноги — сейчас подгибающиеся, с судорожно подрагивающей плотью на внутренней стороне бедер. Служанки сами подвели ее к низкому столу в центре комнаты и, шепча что-то, помогли лечь на него.
Повинуясь команде старшего — маленького человечка, два солдата взялись за ноги Анахиты под коленями, согнули и приподняли их.
Предводитель будет первым, дошло до меня.
Но тут, остановившись прямо перед раздвинутыми ногами Анахиты, этот человек вдруг замер в неподвижности. Видимо, уже все понимали, что происходит — он никак не мог расслабиться, то есть попросту ничего не хотел, и пауза стала совсем неловкой. Но этот человек вышел из положения хорошо. Он обвел взглядом солдат, затем медленно поднял руку, указывая на одного их них. Он отдавал право первого лучшему!
У того проблем не возникло. Он подошел к Анахите, оказавшись почти прямо спиной ко мне (немного под углом). Нагнулся над ней, рукой пошевелил, раздвигая, ее густые черные волосы, большой палец его ушел вглубь (Анахита не издала ни звука). Далее, чуть приспустив широкие штаны на завязочках, он взялся за ее раздвинутые ноги, так что короткие пальцы впились в ее тело, сделал еще полшажка вперед, застыл в этой позе. Я видел только его безволосый солдатский зад над чуть спущенными штанами. Затем на мгновение замершие прямо у меня перед глазами ягодицы чуть сжались, и несколько его сотоварищей издали хором что-то вроде «э-э-э-й!». Ягодицы вернулись в прежнее положение и сжались опять, и опять. Руками он раза два подтаскивал девушку поближе к себе, ему помогали два державших ее под коленками товарища. Потом движения солдата стали похожи на какой-то качающийся танец на полусогнутых коленках — быстрее и быстрее, пока не стали судорожными, и вот он последним качанием буквально вжался в Анахиту, чуть откинувшись назад. «Э-э-э-й», — прошелестели все.
Первый солдат уже отошел и сменил одного из державших ее за ноги. Теперь и начальник начал было развязывать штаны — и вдруг обошел сбоку одного из своих солдат, перекинув ногу через тело Анахиты. У меня даже возникло впечатление, что он хочет сесть ей на грудь. К этому моменту я уже видел сцену под небольшим углом: видимо, девушку чуть повернули, или она слабо попыталась сопротивляться.
Предводитель с приспущенными штанами, над которыми торчало впереди нечто, напоминавшее небольшой рожок, взял Анахиту за уши и рывком поднял ее голову, посадив, так, что рожок этот чуть ли не уперся ей в глаз.
Пауза длилась несколько секунд. Потом она приоткрыла рот. Маленький человек мотнул головой. Анахита без выражения смотрела на него — и тогда он взял ее язык пальцами, буквально выложив его ей на нижние зубы. После чего положил на него свой гордый орган — и вдруг с каким-то ревом вогнал его к ней в глотку, а потом начал, оставаясь сам неподвижным, буквально насаживать голову Анахиты резкими движениями на себя, держа ее за уши.
Затаили дыхание все, и, прежде всего, солдаты. Предводитель рисковал страшно. Девушке стоило только сжать резко зубы… Но, видимо, этот человек хотел показать своим солдатам, что такое настоящий мужчина.
Она начала задыхаться, давиться, но вдруг начальник издал угрожающий звук и задергался мелко, буквально целиком войдя в ее глотку так, что губы Анахиты коснулись его редких черных волосков на лобке, а глаза стали круглыми от ужаса, — а потом резко, все так же за уши, отдернул ее голову, уронив последнюю беловатую каплю ей на веко глаза.
На солдатских лицах нарисовался полный восторг, раздались восклицания. Предводитель, чьего лица я так и не видел, — он по большей части стоял спиной ко мне, — видимо, сильно вырос в глазах своего маленького отряда.
Следующий — коренастый солдатик — тем временем уже подходил к раскинутым ногам женщины, и я увидел нечто коричневатое и толстое, исчезающее в мокрых складках между ее ног, а затем опять движение ритмично сжимающихся и разжимающихся ягодиц.
Уже после третьего-четвертого солдата со мной случилось нечто весьма опасное — я буквально обезумел, лежа в своей пыльной бочке и наблюдая всю эту сцену из-под рогожи. Лихорадки как не бывало, страха тоже. Я хотел оказаться там, среди солдат, попасть в очередь пристраивавшихся к раздвинутым ногам девушки из винодельческого дома; да какая там очередь — растолкать солдат в их вонючих кожаных куртках, звенящих железом, и упасть на Анахиту, сдергивая на ходу штаны; просто вылезти из бочки и не добежать до стола, почувствовав, как на штанах расплывается изнутри мокрое пятно. Я чуть не падал в
