– Так вот, – поведал urbi et orbi Липскеров, – как вам известно, в России со страшной силой происходит первоначальное накопление капитала. Многие его уже первоначально накопили, и у них появилась тяга к прекрасному по части манекенщиц и малиновых пиджаков. А некоторые из них накопили капитала больше чем начального. И они потянулись к вечным ценностям: к Богу и высокому искусству. Когда ты мне сообщил о чрезвычайном китайце, я понял, что эту великую тягу к Богу и высокому искусству можно совместить. За большие бабки забодать им камни, вырезанные неизвестным иноком в XVI веке, заточенным в монастырь за непотребство, а именно за написание иконы «Благовещение Пресвятой Богородицы» в воспаленном состоянии. Скажем, что, по неподтвержденным сведениям, эта икона послужила толчком к написанию А.С. Пушкиным поэмы «Гаврилиада». Там в монастыре инок подвергся некоему воздействию, лишившему его состояния какой бы то ни было воспаленнности. Результатом чего стали эти геммы (камеи, хрен их разберет). А чтобы цена была поболее, камней должно быть немного и они должны быть не похожи один на другой. И вот китаец эту задачу выполнил. Он нарезал двадцать шесть непохожих друг на друга камней. Я договорился с жаждущими, что они получат эксклюзивные камни XVI века. Заодно помогут Богу и реализуют свой бюджет на благотворительность. Бабок должно хватить Но при этом на рынок не должно попасть ни одного нового камня. Чтобы не допустить демпинга. Поэтому и возникла проблема китайца. Сейчас ее нет!
– Как так?! – заинтересовались заинтересованные лица. Кроме малого с «Дюшесом».
– А так! – азартно воскликнул мой сын. – Теперь на камнях появилась подпись художника. Кровью! Мой пиар-агент придумает историю. И цена возрастет вдвое. (Ну, сука, писатель! Ну, сука, бизнесмен!)
– А ты что, сам не можешь придумать? – осведомился отец Евлампий.
– Конечно, могу. Но пиар-агент стоит дешевле.
– Как так? – ошарашено спросил отец Евлампий. – Ты что, себе платишь?
– Конечно. Любая работа должна быть оплачена. За этот креатив с камнями я заплачу себе двести пятьдесят франклинов.
– Это что такое? – не понял отец Евлампий.
– Двадцать пять тысяч долларей, – проснулся бизнесмен в окровавленном послушнике Алексее.
– Правильно считаешь, парень! И все пятьдесят пущу на благотворительность!
– Какие пятьдесят, когда двадцать пять? – дуэтом спросили отец Евлампий и послушник-эконом. А малый с ограниченными возможностями перестал хлебать «Дюшес».
– Двадцать пять тысяч – это мои агентские за продажу камней (ну, сука, бизнесмен, ну, сука, писатель!). А китаец пусть себе режет. Будем продавать как высококачественный фальшак. На повседневные нужды монастыря и братии.
– Так любой же может камень окровянить, – усомнился в сохранении китайца Алексей, – и выдать свою кровь за подпись художника...
– Нет, мой милый, – успокаивающе проговорил мой сын, – ДНК у той кровищи будет другая. Не как у тебя... – Мой сын осекся и посмотрел Алексею в окровавленный лоб.
Через три года монастырь преобразился. А отец Евлампий на острове затосковал от благополучия и указом Святейшего был переведен в Москву, где получил приход в храме Великомученика Димитрия Солунского на Благуше. Для отдохновения. И для помощи своей болеющей маменьке, что проживала в Москве, по улице Кирпичной, в доме 18, строении 3, в квартире 26.
А бывший бизнесмен послушник Алексей кудато исчез.
Глава девятнадцатая
Отец Евлампий, увидев меня, кивнул, и мы вошли в маленький домик, где помещались крестильня и комната для переодевания. А также имели место обеденный стол, старинный комод, спасенный от сожжения при замещении старого быта в окрестных жилищах на новый в лице рижских гарнитуров (плюс двести сверху) и такой же замшелый диван для послеобеденных размышлений. Ночью на нем обитала тетя Паша, существовавшая при храме с незапамятных времен. Это с моей точки зрения незапамятных. А с точки зрения тети Паши, московское наводнение 1924 года было вчерась, а усекновение головы Емельяна Ивановича с предыдущим отсеканием конечностей – намедни. А Буонапарту она собственноручно готовила декокт от кашля и соплей. Потому что когда граф Растопчин Москву сжег, то топить в городе стало нечем и инператор сильно простудился. И по возвращении в Париж мог Жозефинку заразить и не тем что ты думаешь охальник потому что промеж нами ничего быть не могло с оккупантом Лев Николаич это другое дело а рассопливившаяся француженка задохнуться могла при срамном контакте с любимым мужем вот такие дела Михаил Федорович. Эх, сопли русские, любовь французская...
Тетя Паша поставила на стол глиняный горшок со щами, вынутый ухватом из русской печи, находящейся в каком-то другом измерении. Спустилась в пол и вылезла с мочеными яблоками и балыком сома, который привез из города Саратова бродяжествующий монах дьякон отец Богдан. Этот дьякон когда-то ставил с отцом Евлампием монастырь Обрезания Господня, куда был выдворен с Валаама. За буйство страстей, проявившееся в членовредительстве отца Варсонофия. Пытавшегося обвинить отца Богдана в язычестве и ведьмовстве. Выразившихся в предсказании судьбы главе ООО «Ромашка» из города Кимры Хворостенко Роману Васильевичу. Прибывшему на Валаам для совершения Таинства Крещения «very important persоn». Дело в том, что вышеупомянутый глава ООО «Ромашка» Хворостенко Роман Васильевич получил при крещении имя Лазарь, так как дело происходило в субботу перед Вербным воскресеньем, когда весь христианский люд отмечает день святого Лазаря, воскрешенного в эту самую субботу некоторое время назад Господом нашим Иисусом Христом. Когда Хворостенко узнал, что отныне он не Роман, а Лазарь, то страшно возмутился, так как числился по обществу «Память», где имя Лазарь не поощрялось. И потребовал, чтобы его перекрестили. Что у нас, православных, не принято. Совсем не принято.
Но отец Варсонофий, польстившийся на щедрую мзду, перекрестил его в чисто русское имя Михаил. Присутствовавший при крещении отец Богдан кротко заметил, что вообще-то Михаил – это Моше. Но эти суки греки букву «ш» не произносили. И с их кривым языком получается Моисей, для русских – типично еврейское имя, парадоксальным образом у евреев не существующее. И, стало быть, дети Хворостенко Михаила Васильевича могут носить отчество Моисеевич. Хворостенко совсем обиделся осквернением потомства и совершенно непоследовательно дал в морду отцу Богдану. Отец Богдан спрятал в карман рясы выбитый зуб, за который в свое время заплатил семендяевскому стоматологу Якову Семеновичу сто рублей советских, и успокоил МОИСЕЯ Васильевича Хворостенко, что его потомкам это не грозит. Так как самого МОИСЕЯ Васильевича пристрелят во время стрелки с главой ООО «Лютик» и гореть ему в аду. Потому что перед смертью он не успеет раскаяться. Тут-то отец Варсонофий и обвинил дьякона отца Богдана в язычестве и ведьмовстве. За что и был отп...зжен отцом Богданом. И совершенно справедливо, потому что вскорости Хворостенко МОИСЕЙ Васильевич был застрелен на стрелке с главой ООО «Лютик» Пастуховым Владимиром Игоревичем, по странному совпадению оказавшимся братом отца Богдана. И отца Богдана для исправления выдворили с Валаама в монастырь Обрезания Господня.
Кстати, насчет ада отец Богдан тоже оказался прав. Об этом ему поведал во сне отец Варсонофий, который делил с Хворостенко МОИСЕЕМ Васильевичем один котел.
Отец Евлампий отца Богдана принял, как и подобает христианину. Назначил ему в послушание литье свечей, в котором отец Богдан оказался виртуозом, о чем и не подозревал, потому что никогда этим не занимался и узнал об этом, только когда приступил к этому самому литью. (Надо бы мне, когда я вернусь домой на Лечебную, пианино прикупить. А вдруг?.. Да где ж мне на моих хилых квадратных метрах пианино содержать! Вот так вот из-за вечной российской жилищной проблемы страна лишилась великого пианиста.) А когда он наготовил свечей на двенадцать лет или сорок три года, его потянуло странствовать. Отец Евлампий дал ему благословение, и отец Богдан пошел по России. В городе Саратове на крытом рынке закупил балык сома, который и послал отцу Евлампию в монастырь. Но к тому времени отец Евлампий уже служил в Москве, и сомовий балык из монастыря привез ему бизнесменствующий писатель, или писательствующий бизнесмен, Липскеров Дмитрий Михайлович, навещавший в монастыре Обрезания Господня камнережущего китайца.
Не торопясь, мы с отцом Евлампием приступили к трапезе. Предварительно обратав по сотке вискаря и помолившись. Вот тут вот за хронологию я не ручаюсь. Может быть... может быть! Сначала мы помолились, а потом по сотке?.. Или наоборот? Логика подсказывает, что после службы можно сразу по сотке, без молитвы. Ибо сколько ж можно молиться?.. Да, конечно же, сразу. А то молись, молись, а Господь тебя слушай. Можно подумать, у Него других дел нету. Траур за трауром по всему отечеству. То тут рванет, то
