– Ну как... да вот... давеча... как раз... накануне... точнее... надысь. А что у нас нонеча?..
– Нонеча у нас, Михаил Федорович, тридцатое января две тыщи десятого года.
– Угу... Тридцатое...
– Тридцатое.
– Января?
– Января.
– Точно?
– Точно. – Отец Евлампий посмотрел на часы. – Точнее, первое февраля. Однако засиделись мы с вами. Так что за два дня в центре Москвы все что угодно... Что с вами, Михаил Федорович? Очнитесь. Вот височки примите. Очень способствует.
По моему пищеводу ахнули вниз сто граммов вискаря, а отец Евлампий охаживал меня по щекам. И я пришел в себя. Где, как выяснилось, отсутствовал некоторое время.
– Ну, слава богу, – утер пот со лба отец Евлампий, – оклемались. И часто, голубчик, вас кондрафей навещает?
Я задумался. Последний раз я вырубался в 1963 году, в Южно-Сахалинске, на корейском рынке. Когда пытался вступиться за брата своего меньшего, приготовленного для продажи на мясо. Хозяин, очевидно, не держал его за своего родственника, поэтому офигачил меня велосипедом. Точнее, втулкой переднего колеса по задней части головы. Тут-то я и вырубился в последний до нонешнего дня раз. Потом мы с этим корейцем задружились на предмет мировой. После которой он затушил сигарету «Прима» о лоб милиционера, который пытался вмешаться в ход мировой, происходившей в песочнице около кинотеатра «Комсомолец». Офигачившего меня звали Ким Ги Бон. Основная-то работа у него была саксофонистом японо-корейского джаза. А сама эта безумная идея японо-корейского джаза зародилась в не менее безумной голове обкомовского секретаря товарища Смуракина. Чтобы, значит, отвлечь эту категорию населения от производства опийного мака с последующим его употреблением. В которое втягивалось и белое население острова. Потребляя тем самым начатки восточной культуры и философии. Но эта самая культура не шибко сочеталась с образом жизни белого человека. Потому что ну как можно медитировать в условиях качки рыбного сейнера на юге острова или добычи нефти – на севере. Ни просветления, ни рыбы, ни нефти. Но японо-корейский джаз на острове пошел плохо еще и по другим причинам. Одна из них – неумение японо- корейцев играть на джазовых инструментах. Так кто ж их на острове научит этому? Приезжие русские слушали джаз с оккупированного американцами острова Окинава по радио в исполнении американских музыкантов. А местное население нивхской национальности японо-корейский джаз не уважало из-за неуважительного отношения к нивхам самих японо-корейцев. Так что тут ты – мне, я – тебе. К тому же, по странному совпадению, во время игры японо-корейских музыкантов рыба лососевых пород валила от нивхов все к тем же японо-корейцам, также занимающимся ловлей лососевых, но уже за пределами рыболовной зоны Сахалина. Так что нивхов я могу понять.
Последний раз японо-корейский джаз лабал жмура, которым оказался последний на острове айн. (И айнов пришлось вычеркнуть из Красной книги.) Ну, ему было все равно, кто лабает у него на похоронах. Он был глухой с детства.
В общем, саксофонист Ким Ги Бон торговлишкой нетрадиционными продуктами питания зарабатывал себе на пропитание. (Тут я обнаружил некоторое несоответствие со здравым смыслом. Проще было бы этими продуктами питания питаться непосредственно, а не продавать, чтобы потом у кого-то купить то же самое. Но не будем лезть в логику корейца-джазмена. Толерантность, она толерантность и есть.)
Все это Ким Ги Бон мне разъяснил, когда я пришел в себя после удара велосипедом, точнее, втулкой переднего колеса по задней части головы, и мы с ним выпивали вьетнамскую водку по прозвищу «Хо Ши Мин», которую выменяли на нетрадицинной предмет питания, который впарили слепому нищему под идеей поводыря.
А милиционера звали Чен Ги Бон. И был он тоже корейцем. И братом Ким Ги Бона. И также работал в японо-корейском джазе. Но тромбонистом. А милиционером подрабатывал себе на жизнь. Вот ведь какая странность судьбы: саксофонисты для поддержания жизни торгуют собачатиной, а тромбонистов из этих же соображений волочет в милиционеры... Психика!..
И стал Чен Ги Бон доставать своего братишку позором семьи из-за распития водки «Хо Ши Мин» в песочнице у кинотеатра «Комсомолец». И Ким Ги Бон затушил сигарету «Прима» о его поганый мусорской лоб. Видит бог, я бы тоже так поступил, если бы у меня был брат-тромбонист.
Ким Ги Бона повязали, судили и дали два года по хулиганке. Это еще повезло! В наше время схлопотал бы за преступление на почве национальной вражды между саксофонистами и тромбонистами. И что интересно. В царское время преступников отправляли на Сахалин, а в наше время его отправили с Сахалина. На материк! Он стал первым японо-корейским музыкантом, который увидел материк. С материка Ким Ги Бон прислал мне письмо с описанием своего быта. Он научился играть на баяне, и по утрам будил зону исполнением Гимна Советского Союза. Ну не на саксофоне же его херачить! В общем, жить было можно. Только в конце письма стоял очень трогательный постскриптум: «Если бы ты знал, Мишаня, как мне здесь тебя не хватает».
А Чен Ги Бон стал играть еще и на саксофоне и получать полторы ставки. Ставку за неумение играть на тромбоне и половину – за неумение играть на саксофоне. Потому что в советское время за совместительство платили только половину. Ну не суки!..
Так что кондрафей ко мне приходил последний раз несколько десятков лет назад. И то потому, что меня офигачили велосипедом. Но отец Евлампий датой 1 февраля 2010 года засквозил меня убедительнее велосипеда. Потому что из дома в центр Москвы я вышел 15 сентября 2009 года. И за четыре с половиной месяца путешествия отошел на три троллейбусные остановки и двести метров пешкодралом. Это что ж?.. Это когда же?..
Переживая случившееся, мы с отцом Евлампием молча сидели у него в доме. Темнело. Спускались сумерки. Лежащее на крышах домов небо было покрыто темными тучами. Одинокая луна цеплялась за крест на куполе храма Великомученика Димитрия Солунского.
Потом мы решительно встали в мизансцену «Возвращение блудного сына». Потому что она, на мой взгляд, ничем не отличается от мизансцены «Уход блудного сына», который ни одна художественная сволочь не удосужилась нарисовать.
Окрести, папаня Евлампий, маленьким кресточком, помогают нам великие «Кресты»...
И я встал. И я затянул кушак на портах. И я запахнул подаренный отцом Евлампием заячий тулупчик и собрался шагнуть в ночную темь. Чтобы отправиться в центр Москвы. На Петровский бульвар. Дом № 17. Квартира № 8. Там еще на бульваре девочка... На скамейке против Крапивинского...
И только я собрался шагнуть, как...
Глава двадцать третья
...Дверь открылась, и в дом в сопровождении февральской вьюги вошел крепкий рафинированный джентльмен в норковой шубе до пола и с лысиной на голове. Как у режиссера Бондарчука. Но не у того, который сам был режиссером, а у того, который по наследству. А на лице джентльмена была морда криминальных оттенков. Такое вот среднестатистическое хлебало из среднерусских боевиков. Типичный элдэпээровец. Он и оказался элдэпээровцем, но не тем, о котором вы подумали. Который депутат. Нет, это был другой элдэпээровец. Конечно, тот тоже имел хлебало среднерусского боевика. Но наш был не он. У нашего оно не так откровенно настаивало на кирпиче. А может быть, он и не был элдэпээровцем. Просто мне так показалось. Я, как увижу что-то предосудительное, сразу почему-то о ЛДПР думаю. По- моему, я пристрастен. Нет у меня к ней толерантности. Как и к КПРФ. И к «Справедливой России». И к «Правому делу». И к «Яблоку». Я, честно говоря, вообще партии недолюбливаю. У меня на них идиосинкразия. И анафилактический шок. Не очень знаю, что это такое, но звучит жутко устрашающе. Я, как услышу: «Если в партию сгрудились малые...», так сразу и представляю себе кодлу малых, сгрудившихся грудьми в тесном пространстве. Они пыхтят, потеют, дышат друг в друга запахами последней еды и вирусами гриппа всевозможных штаммов. От птичьего до свиного. Так что уж лучше мы сами по себе. Так до конца своих дней останусь членом партии беспартийных.
Так вот, элдэпээровец оглядел нас с отцом Евлампием. Точнее говоря, он оглядел отца Евлампия. Меня чего оглядывать? Еврей, он и есть еврей. Божий храм, а также и дом при нем в вечерний час посещают не в поисках еврея, а в поисках священника. И из нас двоих отец Евлампий больше подходил на эту роль из-за
