ни при обучении, ни при производственной деятельности. Ну на хрена русский язык в нонешних партизанских войнах? Хоть в горной местности, хоть на равнинной местности, хоть в городских условиях.
Так что Символ Веры он прочесть не мог. А какое уже тут крещение без Символа Веры! Бог – он хоть и не фанатик, но какие-то правила приличия соблюдать надо... Поэтому Символ Веры пришлось читать мне. Но тут возникла маленькая проблемка. И не то чтобы проблемка, а некоторое недоразумение. На хрена крестили Хасана, коль скоро де-факто и де-юре крестным отцом элдэпээровца являлся я.
Значит, Хасана крестили в обратном направлении, крикнув хором «Ла илляха иль Аллах, уа Мухаммад расулюл ла», что в переводе на русский означает... Да кого колышет, что это означает.
Потом уже крестили элдэпээровца со мной в качестве крестного отца.
А крестили его по случаю – для выборов в Думу от фракции КПРФ. А то с недавних времен некрещеных в ней сторонились.
А разговоров было!..
Глава двадцать четвертая
Над Соколиной Горой неторопливо бугрился рассвет. Солнце, скрытое за пеленой иссиня-красных туч, ярко шарашило в глаза. На отцветающие вишни падал густой снег. Свою утреннюю песнь пели летучие мыши, самозабвенно закрыв слепые глаза. Благодаря чему не могли видеть, как их склевывают вылетевшие на ночную охоту чернобурые лисы. Короче, был день осенний, и листья с грустью опадали.
Элдэпээровцу по его просьбе при крещении дали имя Истанбул-Константинополь вместо родного Манчестер-Ливерпуль, запечатленного в ксиве под названием «Справка об освобождении». Почему он был Манчестером-Ливерпулем и чем Истанбул-Константинополь лучше первых обоих, я не спрашивал. Меняют же отдельные люди шило на мыло, и это их законное privacy. Истанбул-Константинополь сидел на краю купели со свежеобретенным крестом на груди, который сняли с купола храма Великомученика Димитрия Солунского. Храму, вместо снятого, уже везли самолетом «Супер-Джет 666» крест, реквизированный с могилы неизвестного крестоносца, что у кибуца Гаарец. Этот мудила пытался отвоевать Гроб Господень в 1982 году. Что не понравилось представителям сразу трех великих религий. А кто из них его конкретно замочил, осталось неведомо. Ни ему самому, что, впрочем, для него не так уж важно, ни Шломе Барацу, следаку из ИНСТИТУТА. Дело выглядело крайне необычным. Шея крестоносца была аккуратно перерезана от уха до уха. Которые, впрочем, тоже отрезали. Как определила экспертиза, все порезы сделаны одной и той же рукой. Шломо при помощи стукачей из всех великих религий выделил три подозреваемые руки, принадлежавшие французу Мишелю Леграну, иудею Гершвину и турку Таркану. Все трое были арестованы и после кратких, но интенсивных допросов признались в убийстве крестоносца. После чего в открытом судебном заседании с участием присяжных один из них был признан виновным, а двое остальных – невиновными. Но вот кто именно был признан виновным, а кто – невиновными, суд не определил. И всех троих вынуждены были отпустить. Там вам не тут.
Крестоносца похоронили и водрузили на могиле крест. Крест из золота девяносто девятой пробы просто просился, чтобы его спи...дили. Так как сам был спи...жен с храма Святого Витольда, что в местечке Нижние Бодунцы под Краковом, во время гуситских войн. А поставлили его на могиле крестоносца потому, что иначе девать его было некуда. Потому что следствие за шестьсот двадцать четыре года следствия смогло лишь определить, что он принадлежал храму Святого Витольда, что в местечке Нижние Бодунцы под Краковом, и неведомыми путями оказался в полицейском участке кибуца Гаарец. Вернуть крест по назначению оказалось невозможно, так как вышеупомянутый храм Святого Витольда был спален во время одной из двухсот восьмидесяти четырех войн, прокатившихся за эти годы над Европой. На него стали претендовать сто двадцать шесть костелов Краковского воеводства, которым римским конклавом в кресте было отказано. Потому что не хера. И крест остался в полицейском участке кибуца Гаарец поджидать подходящего покойника. Коим и оказался неизвестный крестоносец.
Так вот, Истанбул-Константинополь в благодарность за крещение и умыкнул крест-долгожитель для храма Великомученика Димитрия Солунского взамен креста, висевшего у него на груди.
И вот он сидел на краю купели с бокалом из богемского хрусталя, наполненным виски. (Между прочим, это было все то же виски, которое я принес отцу Евлампию. Как-то странновато. Пьем-пьем, и... Амаякакопяновщина?.. Неразменный пятак?..)
– Значит, мужики, – начал Истанбул-Константинополь, – конечно, оно так и есть. Чего там зазря говорить. Сорок лет малой ходил обезбоженный. А тут. С нехристями в храм ночью. А потому что! Где же силы взять? С детских лет. Сначала шниферствовал, потом майданил, потом медвежатил, потом рейдерил, потом крышевал, потом оффшорил по части нефти. Потом форбсил в восьмом десятке. А потом народ меня удостоил. По списку. Проходным номером. Поменял, так сказать, доверие народа на половину «Форбса». Поручили бороться с коррупцией. И тут крыша поехала. Не та крыша, которая я. А та крыша, которая у меня. Не моя, а на голове. Такая хрень. Это, значит, я с собой борюсь. Это ж полный пи... ка... ша... ...здец, ...пец, ...ндец! Чё делать?
И тут мой батя... Не тот батя, что батя. У меня такого отродясь не было. Законного. Маманька меня на зоне выплюнула. И предполагаемых бать у меня было четверо. Один батя меня воспитывал по шниферскому делу, другой – по майданному, третий – по медвежатническому профилю. А четвертый, Абрамий Мордехаич Дебет, – по рейдерскому делу. Мастер! Его в Совет Федерации блатовали. Но он ни в какую! Порядочный, б...дь, до невозможности. Старых понятий. Так он мне говорит: «Иди-ка ты, Манчестер-Ливерпуль, в храм Великомученика Димитрия Солунского и прими святое крещение от отца Евлампия, исповедуйся в своем страшном грехе. А там как Господь тебе укажет. Твои путя». Так что, батюшка отец Евлампий, давай, значит, это, по самогоночке. А потом, значит, какие путя, такие и путя...
И Истанбул-Константинополь с отцом Евлампием скрылись в храме. А мы с Хасаном вышли из крестильни и вместе с охраной на трех джипах стали ждать. Какие-такие путя Господь предназначит новообращенному. Какую епитимью наложит за страшный грех. По списку. За доверие. Сам с собой...
Рассвет потихоньку сменился ночью. Сова неясыть, запутавшись в течении времени, легла спать в дупле постоянно блядующего скворца. Несожранные летучие мыши остались несожранными до следующих заметок фенолога. На снегу залегли яблоки из «Сказки сказок» Юрика Норштейна. Ох, что же мне с ними делать? С яблоками на снегу? В то время как этот рыжий Норштейн, раздетый до трусов, размахивая направо-налево животом, кувыркался в проруби. Изображая из себя то ли моржа, то ли немецкого пса- рыцаря. Убейте меня, режьте меня, не давайте утром пива, но никто! никогда! не заставит меня поверить, что еврей может получать удовольствие от кувыркания в проруби. Хотя чего разумного можно ждать от еврея, ставшего великим русским режиссером. (Надо бы покопаться в биографиях Пастернака и Бродского насчет проруби. Кто их знает...)
Наконец участники исповеди вышли из церкви. Истанбул-Константинополь поцеловал руку отцу Евлампию, вынул из моей руки полную бутылку виски, раскрутил ее, вылил в себя и заплетающимся языком сказал:
– Начальник, я готов. – И вытянул вперед обе руки.
Из головного джипа охраны вылезли спецназовцы во главе с полковником Котом и, конечно же, сержантом Пантюхиным. Куда ж они из моего повествования денутся?
– Как теперь вас прикажете величать, господин Манчестер Ливерпулевич? – осведомился ветеран русских разведок, контрразведок и служб внешних разведок.
Истанбул-Константинополь обнял Кота не скованными до поры руками и врыднул ему в ухо:
– Не господин я с нонешнего времени, а тварь дрожащая и права не имею, – и в заснувшем состоянии повис на шее полковника. А чтобы он с шеи не свалился, сержант Пантюхин ручонки ему позади полковничьей шеи и сковал. Спецназовцы поглядывали по окрестностям, а Хасан с отвращением угнездился на звоннице и поводил стволом пулемета в сторону проспекта Буденного. В направлении ДК «Чайка». И не зря поводил. Из дверей ДК выскочила молодая телка в состоянии малой одетости, а за ней выскочили три полураздетых козла с намерениями. Видно, в самом ДК с намерениями что-то не сложилось. А может, сложилось не полностью. Потому что трое других вышедших козлов были одеты и не посягали. Мы с Котом помазали: догонят малоодетые козлы телку (моя маза) или не догонят (маза Кота). Спецназовцы стали дубинками херачить по щитам и орать: «Оле, оле, оле!» Короче говоря, мазу я слил. Со звонницы плесканула пулеметная очередь, сопровождаемая воплями Хасана «Аллах акбар, билядь такой!» И козлы, как малоодетые, так и полностью упакованные, упали у ног вороного коня и закрыли свои карие очи. Потому что оказались убитыми. Ну, одетых мне не шибко жалко. Они, так сказать, уже. А вот малоодетых... Вот так
