от лучших портных, сшитая на заказ обувь, удобно облегающая небольшие изящные ступни, гвоздика в петлице — как вызов безжалостному возрасту, маленькие холеные руки с блестящими розовыми ногтями. Тонко очерченное лицо казалось, особенно издали, совсем молодым благодаря здоровому румянцу и вечно довольной улыбке.
Сейчас краска отхлынула от его щек, черты лица словно заострились, глаза потемнели. Джастин снова опустился в кресло, теребя дрожащей рукой маленькие ухоженные усики (которые он каждое утро аккуратно подкрашивал особой краской).
— Как ты там оказалась? Расскажи!
Эмми снова отхлебнула виски и принялась рассказывать. Джастин непрестанно теребил усики, мял в руках гвоздику, перекладывал одну ногу на другую, но при этом внимательно слушал. Когда Эмми закончила, он произнес:
— Они рылись в ее письмах?
— Не знаю. Какое это имеет значение? Она не получала любовных писем от Гила.
— У нее есть письмо от меня.
— От тебя?!
— А что? Она, между, прочим, моя падчерица, и у нее, между прочим, водятся деньжата!
— Ты хочешь сказать, что просил у Дианы денег? — Эмми ушам своим не верила.
— Почему бы и нет? Но она отказала. И это низко с ее стороны. Ты же знаешь, какая она скупердяйка. Ну тут я и…— Джастин скривился, подергал себя за усы и продолжил: -…тут я и написал ей гневное письмо.
— Джастин! Но у тебя же уйма денег!
Джастин скомкал гвоздику и швырнул ее в корзину для бумаг, но промахнулся. Он на миг нахмурился, затем на лице его появилась ухмылка.
— В конце концов, какая разница, что я ей писал? Убита-то не Диана, а Гил Сэнфорд!
4.
Эмми залпом осушила рюмку, поперхнулась и закашлялась. Джастин вскочил и извлек из кармана тонкий надушенный платок с монограммой.
— Возьми, моя радость. Успокойся, говорю тебе. Все в порядке.
— Что ты ей написал?!
— О Боже! — Джастин опять погрузился в кресло. — Не помню я, что я там написал. Но я не стал бы ее убивать, тем более, повторяю, убита не она, а Гил.
Эмми почувствовала, что голова у нее идет кругом:
— Диана мне и словом не обмолвилась! Джастин, но почему, ради всего святого, ты просил у нее денег?!
— Всего лишь в долг. — Джастину явно было не по себе — он упорно избегал взгляда Эмми.— Видишь ли… я попал в переплет… ну и попросил Диану одолжить мне некую сумму…
— Но почему ты не попросил меня?!
Джастин был похож на ребенка, который напроказил и горько раскаивается.
— Ну…— Она чувствовала, как он лихорадочно пытается выкрутиться.— Потому что… видишь ли… ты и так много мне даешь… Дом… еда… одежда… почти все… Я не мог больше просить у тебя, Эмми.
— Но послушай, Джастин. Зачем тебе деньги?! Ты же мог сказать мне…
— Нет, я не мог. Я… дело в том, что… Я… Черт побери, Эмми, не может же человек изо дня в день играть в бридж и никогда не проигрывать! — Он по-прежнему не смотрел ей в глаза.
В мозгу у Эмми мелькнула дикая догадка: Джастин впутался в историю с какой-то женщиной! Он всегда ощущал себя в некотором роде Лотарио. Ухаживая за ее матерью, он был добр, заботлив и неотразимо очарователен — но как-то беспомощен. А мать если и не была страстно влюблена в него, то с радостью согласилась стать его женой и, насколько Эмми было известно, ни разу об этом не пожалела.
Да, Джастин вполне мог выкинуть штуку, совсем не подобающую его возрасту. Эмми чуть было не спросила: «Что за женщина?», но вместо этого произнесла:
— Что еще?
— Ну, ты догадываешься: не только бридж. С бриджем я как-нибудь разобрался бы. Но, видишь ли, я… я увлекся скачками. Должен же мужчина иметь какое-то занятие. Я не могу все время брать у тебя деньги. Диана, между прочим, тоже моя падчерица. Я не понимаю, почему ты одна должна платить за все?
— У Ди большой дом и большие расходы.
— Да брось ты! Лучше скажи, что у нее зимой снега не выпросишь. Зато если ей чего-то захочется, тут уж деньги летят направо и налево.
И Эмми, и Диана считали завещание матери вполне справедливым. До замужества Диана, конечно, тоже жила в этой квартире, а потом перебралась на Шестьдесят третью стрит. Она никогда особо не ладила с отчимом, но он был добр к ним обеим, хотя, конечно, и беспечен, как стрекоза.
Эмми вздохнула.
— Сколько ты задолжал, Джастин? И где?
— Я, видишь ли, занял денег у ростовщика…
— Джастин! Не в банке?!
— Нет… и теперь он насчитал мне большие проценты. И я…
— Сколько?
— Процентов? Больше, чем в банке…
— Нет, я спрашиваю: какую сумму ты занял?
— Ну, в общем… мой долг вырос… то есть мне не везло… и…
— Сколько?
Джастин надулся.
— Что ты, что Ди. Можно подумать, вы отчитываетесь за каждый потраченный пенни!
— Меня так воспитали. И Ди тоже. Это — чувство ответственности.
— Не хотел бы я иметь такое чувство ответственности. Я помню тебя ребенком, Эмми. Однажды ты мне заявила совершенно серьезно… я всего-навсего после кино предложил купить тебе мороженого, а ты сказала, что скоро обед и поэтому ничего покупать не надо. Посмотрела мне прямо в глаза и выдала: «Если деньги потрачены, они потрачены навсегда». — Джастин передернул плечами. — Меня до сих пор в дрожь бросает, когда я вспоминаю, каким тоном ты это произнесла!
— Я, наверное, была жутким ребенком, — задумчиво сказала Эмми.
— Ну уж нет,— рассудительно возразил Джастин.— Если вдуматься, ты была очень мила, так что не беспокойся. Конечно, большей частью вы с Дианой были в школе…
Эмми заставила себя вернуться к прежней теме. Джастин, как никто, умел переводить беседу в другое русло, если предмет ее был ему неприятен.
— Сколько ты должен?
Джастин покрутил ус и покосился на нее.
— Тысяч десять…
— Сколько, я спрашиваю?
— Ну… в общем и целом… около сорока тысяч.
— Сорок тысяч?! — Эмми подскочила, как ужаленная.— Джастин, но это же бешеные деньги!
Он поморщился, точно от боли, и потупил взгляд.
— Знаю…
— Но, Джастин, выписать чек на такую сумму просто невозможно. Ты должен… («Что он должен?» — растерянно спросила себя Эмми.) Я не знаю, что делать…
— Пусть Ди тебе поможет.
— И все эти деньги ты проиграл на скачках?
Он опять скривился.
