физиономист сказал бы: да, глубочайший эгоизм, да, бесчувственность…'
П.Вьяцци удивлялся неожиданностям 'самого искреннего поведения любящей женщины'. [319] Мужчине трудно заглядывать в бездну ее одиночества и 'потерянности', понимать их смысл. Но вот наблюдение женщины и притом женщины-психоаналитика: 'Мало кто из мужчин остается холоден, переживая эротическую ситуацию, однако число женщин с такими чувствами отромно. Холод Луны и твердость сердца Лунной богини символизируют эти стороны женской природы. Казалось бы, отсутствие пылкости должно оставить мужчину равнодушным, но почему-то именно такие женщины часто привлекают своим безразличием, безликостью своего эротизма'. [320]
Впрочем, в обычной жизни, и в особенности в любовных делах, женщины гораздо лучше, чем мужчины, способны угадывать и рассчитывать как выгоду, так и будущие удовольствия, если, конечно, это не связано с анализированием социально-экономической обстановки, на что оЯи не способны. Кроме того, холодная женская жестокость проявляется как в кичении героическими и вообще необычными поступками, совершаемыми мужчинами ради них, так и в их стремлении подчинить себе и, более того, повергнуть и разрушить своего любовника. Один из персонажей Донна Берна говорит: 'Мужчина, теряющий себя перед лицом женщины, как бы ни сильна была его любовь, - не мужчина. Ведь женщина презирает его'. Женщина отвечает: 'Да, я презираю его, это так. Но я его и люблю'. Это вовсе не слова 'роковой женщины', это то, о чем Ремарк говорит в образе любви утеса и волны: 'Волна окружала и обнимала утес, целовала его день и ночь, обнимала белыми руками и манила к себе. Она любила его и окружала собой, и медленно подтачивала; и однажды утес, потерявший опору, рухнул в объятия волны. Он уже не был тем утесом, которым можно было играть, грезить, любить. Груда камней в морской пучине. И волна, одинокая, потерянная, стала искать другой утес.' 'Женщины, - писал Мартен, - безжалостны к мужчинам, которых любят'.
40. О женском очаровании. Активность и пассивность в половой любви
Метафизической женственности, ее магической функции, maya или зakti, космогонически 'другому' присуще свойство привлекательности или о-чаро-вания. Соответствие афродического типа женщины магическому началу подчеркивается во всех мифах и легендах. Вспомним Калипсо, Медею, Изольду и - в некоторых версиях - Брунгильду. Римская Venus Verticordia считалась богиней магических искусств. Общеизвестен образ феи, держащей в руке волшебную палочку. Литературных и мифологических примеров - множество. На большую, чем у мужчины, связь женщины с 'землей', с природно-космическим началом указывает связь ее организма с фазами Луны. В древности эту связь целиком относили к женскому аспекту природы в целом, к yin к 'ночному' и бессознательному, иррационально - бездонному, к силам тьмы. А это и есть магия в собственном смысле слова, колдовство, 'дегенеративная мистика', в противоположность апполоническо-мужественной 'высшей магии' - теургии. Среди жертв инквизиции по 'колдовским процессам' женщины преобладали над мужчинами - по свидетельству Бодэна в 1500 году, в отношении пятьдесят к одному. Один из наиболее известных демонических трактатов 'Malleus Maleilcorum' подробно объясняет, почему коддовство является прерогативой именно женщин. В традициях большинства народов, например, китайцев, магические искусства прямо соотносятся с женским началом. Иероглиф wu, обозначающий мага, относился первоначально только к женщинам. Магическая техника wu сочетала аскезу с оргиазмом. В частности, все ритуалы совершались в обнаженном вдде. Девушки, из которых готовили wu, должны были обладать, помимо природного очарования, качествами уао и miao, что значит 'странность', 'беспокойство' и тайна'. Противоуранические силы, вызываемые wu, именовались 'помрачением солнца'.
Так каков же мистический смысл женской магии, женского очарования и 'совращающей силы'?
Один из персонажей Альфонса Доде говорит: 'Она непобедимо затягивает меня внутрь себя. Только у бездны такое очарование'. Мы уже рассказывали о ритуальной наготе и ее более ярком проявлении - танце семи покрывал. Дело тут, конечно, не в сбрасывании материальной одежды, но в освобождении женщины от эмпирической индивидуальности, обнажении 'элементарной' Девы, Дурги, Примордиальной Женщины - единой во множестве смертных женских обличий. Нагота как таковая - это и есть 'самое само' женского очарования. Дело не в животно-телесной 'красоте' конкретной женщины, дело в 'vertigo', пустоте, взгляде с высоты вниз, в бездну, в безводный колодец - все это, дотворческая первосубстанция, двусмысленность небытия. И это касается не всякой наготы, но только женской. На женщину мужская нагота действует совершенно иначе - как 'ограниченная', физико-фалличеcкая, мускулатурно-животная сила 'самца'. Но для мужчины нагая женщина - всегда Durga, богиня оргиастических празднеств, 'Неприступная', Блудница и Мать одновременно, Неисчерпаемая и Девственная. Элементарное желание, соединенное с vertigo, доводит до пароксизма, усиливает жизненные ритмы, в свою очередь 'высасываемые' женской неподвижностью. Что же до удовольствия, получаемого мужчиной от дефлорации и совращения, то оно на самом деле очень поверхностное - это всего лишь удовлетворение тщеславия и гордости. Гораздо более глубоким, хотя, конечно, тоже иллюзорным, является чувство овладения неовладеваемым, то есть именно корнем женского, может быть, и через физическое преодоление сопротивления. Доля садизма присутствует в каждом половом сношении. Но тут не простая алголагния, а трансцендентальная жестокость 'растепления' трансцендентального 'холода', 'наполнения ненаполняемого', ибо в бездну женского все равно все проваливается, как в дыру. Это тщетное стремление 'убить' 'оккультную женщину', 'абсолютную женщину' в тщете овладения все равно всегда мнимого. [321] Ничто так не привлекает мужчину в половом акте, как само по себе обладание - на грани жизни и смерти - в пьяной горячке взаимной ненависти.
Киркегард [322], вспоминая миф о Пандоре, писал, что превыше всего боги ревнуют 'женщину желания', когда ее женская сила помножена на невинность, скромность и сопротивление. Ведь женское 'целомудрие' - не этично, а чисто сексуально; то, что сопротивление домогательствам это всего лишь вид сексуально-возбуждающей игры - банальная истина. [323] Степени и оттенки этой игры, конечно, сугубо индивидуальны. Но везде и во всем присутствуют тайные и внеличные свойства женской 'невинности' и 'чистоты' - бездны, лежащие по ту сторону простого кокетства и наигранного одиночества. И если открытое проявление женского желания отвращает и отрезвляет любого мужчину, конечно, если он не до конца превратился в животное, то 'чистая' девушка, соответствующая архетипу 'Дурги', - всегда провокативна. Таковы ее свойства - объективные, внеличные, внеположенные. Непонимание оккультных законов бытия ведет к непониманию и женской 'чистоты' и женской привлекательности. А один из этих законов таков - удержание энергии только усиливает ее, делает не только более 'эффективной', но и могущественной. В индийской терминологии это называется ojas. И современные католические авторы, пишущие о 'внутреннем стремлении женщины к чистоте', забыли трезвые свидетельства своих средневековых предшественников. Женщина всегда и всюду остается kamini, субстанцией сексуальности. Все остальное для нее - периферия сознания, в глубине своей она 'живет сексом, думает о сексе, сама и есть секс'. Эта безличная, природная предрасположенность и есть скрытая, магическая сила, ореол очарования, окружающий 'чистую' и
