Подойдя к Варшаве, я отпросился у Каминского на встречу со своими соратниками из НТС. Не забуду момент прощания с Брониславом Станиславовичем. Каминский, вероятно, уже чувствовал, что его дела плохи. Он был в Польше, но воевать с поляками не мог. Да и бригада после Лепеля стала быстро разлагаться. Уйдя из родных мест, солдаты потеряли смысл борьбы и постепенно превращались в обычных мародеров.
Встретившись со своими друзьями, я узнал от Вани Виноградова об аресте руководства нашей организации и о том, что меня разыскивают немцы. Возвращаться в бригаду было опасно.
Дальнейшее происходило без меня. Судя по рассказам ребят, с которыми я поддерживал связь, Каминского, еще до начала восстания в Варшаве, зачем-то вызвали немцы, и он исчез. Считают, что его расстреляли, хотя прямых фактов на это нет. Я думаю, это верно. Он стал им больше не нужен. Оставшаяся без командира бригада была переформирована.
Я уехал в Катовицы, к священнику — нашему человеку, который выписал мне новое метрическое свидетельство. Так я стал Романом Григорьевичем Воробьевым. С этим документом и приехал к нашим под Вену и поступил в фирму «Эрбауэр». Там уже работали Виноградов и Болдырев. Меня определили в начальники канцелярии — должность на бумаге. Со всей работой справлялись работники фирмы.
Так в качестве служащего Воробьева я и существовал до тех пор, пока меня не вызвал к себе Игорь Юнг, тоже член Союза. Русский, родившийся в Германии, он был в чине майора и возглавлял небольшой лагерь, где должны были готовить людей для переброски в советский тыл.
Он-то и взял меня к себе. Дал чин капитана и поручил преподавательскую работу. В этом лагере преподавал русскую историю Николай Иванович Осипов — лейтенант с седой бородой, а до этого — советский профессор антибольшевистских убеждений. Вместе с ним, после войны, мы писали «Очерки большевизмоведения». Посылать какие-либо отряды мы не собирались. Это была липа. Просто Юнг старался объединить и спасти людей для дальнейшей борьбы. Правда, один отряд все же был сформирован — отряд Соловьевых. Их было два брата, Коля и Володя. Родом они из Галиции, но русские ребята. Они ушли на Родину по своей воле. Просто не хотели эвакуироваться, жить в Германии. Решили вернуться домой — их там все знали, — укрепиться и вести союзную работу. Цель работы была довольна туманной, но ребята надеялись сориентироваться на месте. Братья Соловьевы благополучно дошли и закрепились на Родине. Вообще в России оставались многие. После войны большинство из них получили срок и отсидели. Некоторые исчезли бесследно. Например — Жора Хомутов. Еще при эвакуации из Дятлова он организовал отряд, в который вошли несколько членов нашего Союза, присланных из Минска Георгием Сергеевичем Околовичем, который был главным на весь средний участок оккупированной России. Он служил у Меньшагина — бургомистра Смоленска, в должности начальника транспортного отдела. Это было для нас очень важно: транспортный отдел — это машины, связь.
Хомутов ушел обратно в Локоть и пропал.
В это время уже набирало силу власовское движение. С генералом Власовым я встретился в 1943 году — ездил с поручением от Каминского наладить связь. Андрей Андреевич в то время был в Берлине, под арестом. Немцам не понравились его смелые речи во время поездок в Смоленск и Псков. По приказу Гитлера «строптивого» генерала посадили за проволоку. Правда, это была формальность. Штрик и другие немцы, которые помогали движению, сняли для него виллу, довольно хороший дом, и обнесли его вокруг проволочкой. Для убедительности к Власову приставили охрану — Сережу Фрелиха. Это был прибалтийский немец, отлично говоривший по-русски. Он жил в том же доме, часто сопровождал Андрея Андреевича на прогулках, да и выпить всегда было с кем. Как-то Власов зашел в «русский дом» к эмигрантам. Об этом мне рассказывала моя будущая супруга — Людмила Глебовна, урожденная Скуратова — дочь белого офицера, Глеба Тимофеевича, члена РОВСа с 1929 года. В разговоре Андрей Андреевич вдруг обмолвился, что, мол, эмиграция нам вообще не нужна, мы — советские люди, мы все будем делать по-новому. Пустим ли мы вас обратно в Россию или нет, еще посмотрим. Его выступление не понравилось присутствующим. Людмила Глебовна, разволновавшись, резко заявила: «А мы и спрашивать вас не будем. У нас люди уже и сейчас едут и работают в Россию и потом поедут…»
Моя поездка к Власову закончилась ничем. Он тогда категорично заявил: «Каминский мне подчиняется без всяких разговоров и переговоров. Я принимаю его в РОА вместе с бригадой. Каминский будет по-прежнему командовать, но под моим началом». На этом и расстались.
Г. Д. Белай[142]
Из воспоминаний о войне
Я был профессиональным военным, и на Финской войне потерял ногу [143]. После этого я был переведен на штабную работу. В августе 1941 года я был арестован по 58-й статье и два месяца провел в орловской тюрьме. 3 октября 1941 года, когда к городу подошли немцы, тюрьма была эвакуирована. Были оставлены лишь инвалиды. Перед отступлением красные расстреляли 58 заключенных[144]. К счастью, мне удалось сбежать.
Поначалу при немцах я был безработным. Затем всех обязали пройти регистрацию в паспортном столе. У меня документов не было. Чтобы получить новый паспорт, нужно было найти двух свидетелей. После регистрации я был направлен в комендатуру, где меня назначили начальником канцелярии бургомистра Орла. Вскоре немцы предложили мне вступить в армию, и я согласился. Я был переведен в Бригаду Каминского в Локте (бывшее имение великого князя Михаила Романова), где я служил до июля 1943 года. После этого мы отступили к Лепелю, затем в Дятлово, затем — через Польшу — в Германию.
Бургомистру Орла подчинялось 18 отделов, в том числе транспортный, продовольственный, полиция и пекарня. Все находилось под общим немецким контролем, но в 1941–1942 годах городская управа обладала большой степенью независимости. Бургомистр, местный житель, в свое время был офицером царской армии [имеется в виду А. Н. Старов. —
Одна из основных задач, стоящих перед нами, заключалась в том, как получить продовольствие у крестьян и дать им что-то взамен. Была разрешена частная торговля: люди продавали махорку, остатки колхозной собственности, зерно и т. д. Для того, чтобы открыть магазин, человек должен был получить разрешение в отделе торговли и заплатить налоги за помещение и за право на торговлю. Существовали также комиссионные магазины. Ювелирные изделия и ценные вещи продавались по смехотворно низкой цене, в то время как зерно стоило дорого. Оплата производилась в рублях, но курс рубля к рейхсмарке — 10:1 — делал немецкую валюту очень привлекательной. Были открыты также часовые ремонтные мастерские и скобяные лавки. Чтобы начать свое дело, требовались определенные деньги.
Когда красные отступили, в течение двух дней царило безвластие, началось повсеместное мародерство; двух или трех грабителей позже расстреляли, и часть награбленного была возвращена. В Орле много было похищено из военного училища, в том числе мебель. При этом Советы в тогдашнем хаосе смогли эвакуировать только немногих — главным образом ответственных должностных лиц и жен офицеров. Среди партийцев не осталось тех, кого предполагалось специально оставить для работы в тылу у немцев, многие из тех, кто состоял в партии формально, позже работали у немцев.
Поначалу отношение к немцам было дружественным. Они были хорошо встречены. Но затем немцы начали проявлять жестокость. Они распорядились расстреливать от 50 до 100 мужчин за каждого убитого немца, и это настроило население против них. Немцы сжигали деревни, изгоняли население, и многие люди бежали в леса.
Легче было выжить в деревне, чем в городе. Ведь там были и магазины, и оборудование, и скот. Многие председатели колхозов не выполнили приказ Советов сжигать хлеб. Многие не успели эвакуировать крупный рогатый скот. Таким образом, у крестьян было больше зерна, чем при советской власти, больше масла и молока. В Орле же зимой 1941–1942 года сотрудники и служащие были близки к голодной смерти. После того, как был собран урожай 1942 года, стало легче. Поначалу зимой люди выживали за счет обмена товаров на продовольствие. Многие городские жители хотели уехать из города, но вскоре немцы разделили территорию на зоны (12, 15, 25 км), за пределы которых выезд без пропуска был запрещен даже с целью
