и жестом предложил Михаилу с Верой сесть.
Во дворе комендатуры Михаила ждал Кондрат Карпович. Перед волнующей встречей с сыном старый казак побрился, надел новую гимнастерку, накинул через плечо портупею с латунной пряжкой, подцепил клинок. Для него приезд сына был праздником. Когда Михаил вышел из машины, Кондрат Карпович снял фуражку с синим околышем и три раза поцеловал сына.
— Стало быть, с рукой, — осматривал он окрепшие пальцы. — Чудо чудес, как в сказке.
— Как видишь, наши врачи такое делают, чего и в сказке не бывает, — сказал Михаил. — В институте Благоразова делают операции сердца, мозга; хромых выпускают бегунами.
— Наука, — пожал плечами Кондрат Карпович, — напротив ничего не скажешь. Ученье — свет. Я вот за себя скажу. В войну немецкого слова не знал. А зараз, что ты думаешь, — с немцами объясняюсь, — с достоинством проговорил отец.
— Шпрехен зи гут дейч? — спросил Михаил.
— Гуты я все ферштею, — склонял казак немецкие слова на русский лад. — Каждый день слышу: гутен морген, гутен таг, гут комендант, гут казак, — приложил Кондрат Карпович большой палец к груди. Он ввел сына в свою комнату, в которой стояли две койки, и сказал:
— Наша временная хата.
Вера проживала в соседней комнате, соединявшейся с «хатой» казака внутренней дверью. Они жили с Кондратом Карповичем, как отец с дочерью, ели за одним столом, чай пили из одного чайника. Казак звал ее дочкой, а она его — папаней. Михаил внес в комнату Веры чемодан, сказал ей:
— Это все тебе. Хотел бы, чтоб ты померила московские обновы.
Он вышел и закрыл за собой дверь.
В комнату старшины вошла худосочная немка с добрыми синими глазами, высоким лбом с заметными морщинами. Из-под коричневой панамы выступали жидкие седоватые волосы. Женщина долго извинялась, что она потревожила уважаемого ею старшину, и поздоровалась с Михаилом.
— Добрый день, господин офицер.
— Здравствуйте, — поклонился Михаил. — Только не господин, а гражданин.
— Геноссе, — поправил старый казак. — Они меня, — он имел в виду немцев, — называют геноссе дер альтесте.
— Самый старший, значит, — уточнил Михаил пояснение отца.
— Точно, — самодовольно произнес Кондрат Карпович. — Так и есть и по годам и по службе. Не что-нибудь, а старшина комендатуры.
— Да… Лицо значительное, — заметил Михаил.
— Подходящее, — с гордостью сказал Кондрат Карпович. — Берта Иоахимовна, — по-русски назвал он немку, — наш повар. Из трудового сословия, работала у помещика кухаркой. Науку свою понимает крепко. Из картошки приготовляет тридцать блюд.
Берта еще мало знала русских слов, но понимала, что старшина хвалит ее. За три месяца работы в столовой комендатуры она так привыкла к Кондрату Карповичу, своему непосредственному начальнику, будто всю жизнь провела с ним. Старый казак по натуре был человек строгий, на вид грозный, но он еще ни разу не сказал ей горького слова. В работе Берты он ничего не замечал плохого — трудилась она как пчела.
После пятнадцати лет обид, унижений и оскорблений, перенесенных у хозяйки, Берта почувствовала, будто ее жизнь повернулась другим концом — от старости к молодости. Раньше у хозяина она должна была получать десять марок в неделю, но половину денег удерживали за то, что с нею жила и кормилась в хозяйской кухне ее маленькая дочка Катрина.
За время работы в столовой советской комендатуры Берта ни разу не заметила недовольства на лицах советских людей. Все довольны ее кулинарным мастерством. Не умела она готовить только украинский борщ, но очень скоро познала и это искусство по рецепту Кондрата Карповича. Радовало Немецкую женщину и то, что она часто слышала свое имя. Хозяева называли ее «кюхен» — кухарка. Советские люди называют ее по имени-отчеству.
— Где теперь ваши хозяева? — поинтересовался Михаил.
— Бежали, побоялись, что русские убьют их, — ответила Берта. — И меня стращали, говорили: русские убивают всех. Когда ваш комендант привез меня сюда из деревни, где я жила у сестры, там пошел слух, что меня повезли убивать.
— Вы написали в деревню, что живы и здоровы?
— Нет. Некому писать. Двое моих сыновей погибли на фронте, дочь пропала без вести. А сестра знает, где я теперь.
Берта, узнав о приезде сына старшины, пришла спросить, что приготовить гостю. Эта привычка усвоена ею у хозяев — юнкеров. Когда приезжали гости или их сыновья На каникулы, кухарка, бывало, каждый вечер спрашивала, что им приготовить завтра.
Михаил смутился, услышав этот вопрос. Уж слишком много чести. Не отец ли подстроил это? Нет, старик отрицал. Михаил поблагодарил Берту за внимание и сказал:
— Что всем готовите, то и мне. А сегодня вообще не пойду в столовую, пообедаем здесь. Приходите и вы, — пригласил Михаил немку.
— Отставить, — прервал Кондрат Карпович, — здесь я дер альтесте. Пойдем в столовую. Сегодня обед будет особый. Гостей много придет. А ты, казак, будешь экзамен еще держать. Кавалерии хоть и дали отставку, а сабля будет жить.
Кондрат Карпович и Берта ушли. Вышла из своей комнаты Вера. На ней был летний костюм из шелкового полотна с нежно-салатными и бирюзовыми полосками и кремовыми нитями. На жакете не видно ни одного шва, мелкие плоские пуговицы сделаны из той же материи — костюм сшит искусно. Хорошо выглядели модные туфли и чулки «капрон».
— Как будто все по заказу сделано, — сказала Вера, благодаря Михаила за подарки. — Особенно спасибо за книги — новинки медицины.
— Спасибо скажите Галине Николаевне. Она помогала покупать, — сказал Михаил и осведомился: — А какой заговор устраивает старик против меня?
— Заговор мирный, — улыбнулась Вера.
— Теперь и нам можно поговорить о мирных делах. У меня есть друг, у вас подруга, — намекнул Михаил о себе. — Он давно хочеть стать ее супругом.
— Ваш друг — упрямый человек. И моя подруга капризная особа, — слукавила Вера.
— А можно упрямому человеку поцеловать капризную девушку? — взялся Михаил за обе руки Веры.
— Только пальчики и обязательно стоя на коленях.
Михаил стал на колени. Ему было весело, как никогда. Хотелось шутить, играть, плясать. Ведь всему свое время. На фронте он по-настоящему не говорил о любви, о семейной жизни. Были только мечтания. Правда, казак все четыре года чувствовал, что и он дорог Вере. Ее привязанность радовала его, делала смелее. Деля горести и невзгоды войны, они часто утешали друг друга словами: «Как только кончится война…» Когда же она, ненавистная, кончилась, военная судьба разделила их. Теперь они снова вместе, не наглядятся друг на друга. Стоя перед ней на коленях, Михаил то целовал ее пальцы, то читал свои стихи.
Вошел Кондрат Карпович, погладив крутые усы, ухмыльнулся.
— Товарищ капитан, разрешите спросить: по какому уставу вы на коленях стоите?
— Это у нас репетиция такая, к спектаклю готовимся.
— Спектакль этот ставить здесь я не разрешаю. Только «а Дону, в нашем театре.
— Который именуется хатой? — добавил Михаил. — А, здравствуйте, товарищ майор! — встретил он Пермякова, тихо вошедшего в комнату.
— Приветствую, дорогой друг, — поцеловал Пермяков своего боевого товарища. — Кстати сказать, я слышал: глубокую мысль подал Кондрат Карлович. Он предлагает свадьбу играть на Дону, на родине. Правильно.
Михаилу не по вкусу пришлись слова отца, повторенные и Пермяковым. Он даже министру признался, когда просился на службу в Германию, что там его невеста. И вдруг как холодной водой окатили:
