– Вы думаете? – Зайончковский в душе признавал, что упрек девушки справедлив. Действительно, он не проконтролировал расследование этих обстоятельств.
– Я пока ничего не думаю. Так как не знаю фактов. А должна знать. Второй промах гораздо существеннее. Постоянно опираясь на биографию садовода, рассказанную нам его женой, мы узнали, что Червономейского взяли в гитлеровскую армию и отправили на восточный фронт. Но мы не знаем, как он вел себя там. Не был ли случайно эсэсовцем или другим военным преступником. Кроме того, факт его пребывания в плену после Сталинграда не подтвержден. А может, наш герой находился совсем в других местах и выполнял совершенно другие функции? Я не обвиняю его жену в сознательной даче фальшивых показаний. Она просто может ничего об этом не знать.
– Да, – согласился майор, – это нужно выяснить.
– И еще один промах, самый серьезный. Червономейская показала, что ее муж вернулся из советского плена только в 1948 году. Действительно ли он был там так долго? Ведь советские власти прекрасно знали, что силезцы, эльзасцы, тирольцы и жители других местностей, насильно включенных в рейх, призывались в армию и признавались немцами без их согласия. Пленных из числа этих лиц освобождали в первую очередь, даже до окончания военных действий, если они выражали желание вступить в свои национальные формирования, сражавшиеся с немцами рядом с Красной Армией. Тысячи силезцев попали таким образом в I армию Войска Польского. А те, кто не хотел больше воевать, возвращались домой из плена в 1945 году, после капитуляции Германии. Как получилось, что Червономейский вернулся в Эльзас лишь через три года после окончания войны?
– Да, это странно.
– Странно и то, что бедный солдат, только что освобожденный из лагеря военнопленных, сразу же после возвращения к жене, которой во время войны пришлось вместе с детьми хлебнуть немало горя, продает свой дом в Эльзасе. Как нам известно, до войны он был наемным работником у одного из местных овощеводов. Откуда у него сразу появились финансовые возможности для аренды и даже скорой покупки большого сельскохозяйственного имения под Лионом? Ведь для такой аренды нужно много денег, не говоря уж о том, что арендатор должен внести арендную плату за год вперед.
– Признаюсь, пани Бася, – Зайончковский первый раз отбросил официальное «вы», – что я завалил это дело. Моя вина.
– Но, уважаемый пан майор, это не завал, а только недовыяснение мелочей, которые вначале казались несущественными. – Барбаре действительно стало жаль начальника, который выглядел сейчас серьезно озабоченным. – Это никак не повлияло на дальнейшее развитие событий.
– Вы так думаете? – без энтузиазма спросил Зайончковский.
– Конечно. А эти промахи теперь будут исправлены.
– Поэтому вам и нужны отпечатки пальцев Червономейского?
– Именно. Мы пошлем их в Центральное управление. Может, они там уже зарегистрированы? В случае необходимости обратимся к советским властям с запросом, значится ли в их списках Владислав Червономейский, взятый в плен под Сталинградом, и когда его освободили. Если и этого будет недостаточно, попросим Францию предоставить нам данные об этом репатрианте.
– С Францией, – скривился майор, – будет труднее и дольше всего. Потребуется обратиться за помощью в Министерство иностранных дел. Пока придет ответ, пройдет много времени.
– Если иначе нельзя, подождем. Хуже всего, что у нас нет тех отпечатков.
– Ну, я этому Лемскому всыплю по первое число. Такой опытный техник и так испортил дело.
– Пан майор. – Девушка рискнула защитить старшего сержанта от справедливого, кстати, гнева начальника. —
Еще в Святом писании сказано: кто сам невиновен, пусть бросит камень.
Зайончковский засмеялся:
– Сегодня у меня черный день. Но досталось мне справедливо. Ой, справедливо!
– Никакая самокритика не изменит того факта, что отпечатков нет.
– Будут.
– Боюсь, что уже поздно. Даже если мы получим от прокурора согласие на эксгумацию трупа, разложение, вероятно, зашло уже так далеко, что папиллярные линии стали непригодны для идентификации. Ведь прошло уже больше полутора месяцев со дня убийства этого человека.
– К счастью, только полтора месяца. Я не рассчитываю на эксгумацию. Пошлем Лемского в дом Червономейского. Пусть там попробует отыскать отпечатки пальцев. Может быть, на некоторых личных вещах старика они еще сохранились.
– Но как их отличить от отпечатков тех лиц, которые могли там побывать после смерти садовода?
– Определенный риск, конечно, есть. Но Лемский должен вспомнить, как выглядели папиллярные линии Червономейского. Кроме того, есть шанс, что на предметах исключительно личного пользования, таких, например, как кисточка для бритья, бритвенный прибор или садовый нож, остались только отпечатки пальцев погибшего.
– Лемский что-то говорил о двойной петле, – вспомнила Шливиньска.
– Ну, тогда все в порядке! – обрадовался комендант. – Двойная петля – это очень редко встречающаяся форма расположения папиллярных линий, не чаще чем один раз на несколько сотен тысяч, если не миллионов пальцев. Старший сержант легко идентифицирует эти отпечатки и не сделает ошибки. Совершенно исключено, чтобы в доме Червономейских мог найтись отпечаток двойной петли, не принадлежащий садоводу. И все же я скажу этому Лемскому несколько слов. Чтобы такая небрежность не повторилась в будущем.
На этот раз старший сержант проявил себя прекрасно. Три дня он не вылезал из дома Червономейских. Задание оказалось нелегким, так как в доме была сделана тщательная уборка, а в теплицах работало много людей и они наверняка стерли все прежние отпечатки. Даже помазок и бритва, на которые так рассчитывал майор Зайончковский, были вымыты и спрятаны в шкаф. В двух местах Лемскому все же удалось наткнуться на отпечатки с двойной петлей, но они, к сожалению, оказались сильно повреждены и наполовину
