продолжим войну, мой мальчик. Мы служим богу, и только ему!
Его религиозный пыл был неподдельным. И, казалось, так же неподдельно гордится он своим оруженосцем. Растущая досада сэра Трюгве выражалась в том, что он по сто раз в день твердил молитвы, все громче и громче взывая к господу. Иногда, а потом все чаще и чаще, он в присутствии Маркуса падал оземь и катался в пыли, корчась и плюясь в религиозном экстазе.
Последний такой припадок случился как раз на подступах к Дамаску, захваченному мусульманами. Очнувшись от припадка, сэр Трюгве объявил, что господь говорил с ним устами ангела и пожелал, чтобы сэр Трюгве исполнил священную миссию, которая никому иному не под силу.
Сэр Трюгве должен был не более не менее как освободить от неверных Дамаск. Войско господне состояло из одного полоумного рыцаря и его перепуганного оруженосца.
Гром раскатился совсем близко, вернув Маркуса в блаженную прохладу залитой дождем круглой башни.
В рукоять испанского меча, который Маркус носил у пояса, некий ревностный рыцарь давным-давно вделал крохотный осколок янтаря, якобы отколовшийся от гроба святого Катберта. Осколок держался на диво прочно. Маркус, бывало, часами просиживал над мечом, ломая голову, как бы извлечь из рукояти эту сомнительную реликвию.
В конце концов он махнул рукой и отступился. Не из почтения к давно упокоившемуся святому, а из боязни нарушить гармонию великолепного меча.
Сейчас, в сумеречном свете бури, блеск янтарного осколка был почти незаметен — его затмевало сияние серебра и рубиновых кабошонов, которыми была украшена рукоять.
Маркус сидел за столом, как раз там, где не так давно восседал старший церковник, и снова, в который уже раз, разглядывал янтарный осколок, дивясь тому, что он не выпал даже в самых жестоких боях.
Совсем недавно тут стояла Авалон. Стояла у самого стола, даже ближе, чем Маркус, выслушивая наглые требования папских посланников. Храбрая девчонка. Она даже и не представляет себе, что могли бы сотворить с ней эти слуги господни…
В башню вошел Бальтазар и небрежной походкой направился к дубовому, обитому потертой кожей креслу.
— Зрите, се идет невеста, — процитировал он, плавно взмахнув рукой.
Поскольку Бальтазар был уже третьим человеком, сообщавшим лэрду о том, что его нареченная от- правилась прогуляться, Маркус лишь кивнул в ответ, не сводя глаз с янтарного осколка.
— Далеко не уйдет, — наконец сказал он.
— Вот как? — Бальтазар откинулся на спинку кресла.
Маркус издал короткий смешок.
— Если ты еще не заметил, то здесь, в замке, и идти-то некуда. Половина Савера лежит в развалинах, а снаружи льет как из ведра.
— Это правда, — признал Бальтазар.
Дождь молотил по крыше, стекал ручьями по стеклу, размывая осенние краски пейзажа. Что ж, подумал Маркус, по крайней мере, в жилой части Савера зимой будет тепло. Хотя бы на это у них хватило средств.
— А ты знаешь, что мой отец после того, как обвалилась крыша конюшни, держал коней в западной башне? — спросил он вслух, глядя на струи дождя. — Он сказал, что кони важнее каменных хором.
— Мудрый человек, — заметил Бальтазар.
— Это что-то новенькое: Хэнок — и вдруг мудрый!
— Кони стоят денег, и немалых, а камня в этих краях навалом.
В кабинет заглянула женщина.
— Прошу прощенья, лэрд, — сказала она, увидев Маркуса, — ваша невеста вышла из своей комнаты, вы знаете?
— Знаю, — кратко ответил Маркус.
Женщина помолчала, выжидательно глядя на него, но, так ничего и не дождавшись, исчезла.
Маркус провел рукой по волосам и наконец обратил свой взгляд на груду писем, свитков и клочков бумаги, которая громоздилась на его столе. Столько дел! Он так измучился, что хотелось закрыть глаза и послать к чертям весь этот хлам. Или себя самого.
— Скоро твоей нареченной доставят одежду, — лениво заметил Бальтазар.
— Одежду?
— Ее пришлют из замка твоего врага.
— На кой дьявол ей понадобилась одежда?
Бальтазар отвел взгляд. В комнату заглянул стражник, коротко поклонился лэрду.
— Невеста вышла из своей комнаты, — озабоченно сообщил он.
— Знаю, — терпеливо вздохнул Маркус.
— Она сейчас в кладовой, — прибавил стражник.
— Пусть ее.
Стражник поклонился и ушел.
Груда бумаг расползлась по всему столу. Здесь были счета и деловые записи, сделанные рукой отца. Разобрать почерк было почти невозможно. Овца с ягненком выданы в возмещение за потерю дома. Три овцы выданы странствующему священнику в уплату за службу. Спор о восьми локтях шерстяной ткани. Жалоба крестьянина на соседа, который засеял овсом пять рядов чужого поля, оставленного под ячмень. И так далее, и тому подобное — до бесконечности.
— И что же ты теперь будешь делать, Кинкардин? — дружелюбно осведомился Бальтазар, поблескивая глазами из глубины кресла. — Ждать, покуда твой король позволит тебе жениться на этой женщине?
— У меня уже есть его дозволение, — буркнул Маркус, мгновенно ощетинившись. — Я не этого жду.
— Стало быть, дозволения английского короля?
— Или папы?
— Мне плевать на их дозволение. И оно мне не нужно.
— И все-таки ты ждешь. Чего же?
Маркус пожал плечами и снова склонился над грудой бумаг. Бальтазар помолчал, не сводя с него пристального взгляда.
— Ты не боишься, что англичане вернутся и заберут у тебя нареченную?
— Нет, — коротко ответил Маркус. — Этому не бывать.
— Ты уверен?
— Не важно. Пусть себе попытаются, но они ее не получат. Мы поженимся прежде, чем папа решит, брать ли ему взятку от де Фаруша.
— Она настоящее сокровище, — заметил Бальтазар, не сводя с него глаз. — Истинный алмаз в драгоценной оправе.
— Прежде всего она женщина, — ответил Маркус.
Уж об этом он никогда не забывал: мягкие вишневые губы, сладкий жар поцелуя, пронизавший его до глубины души…
— Алмаз, — повторил Бальтазар, — которым мечтают завладеть могущественные люди. Люди, заручившиеся поддержкой сильных мира сего.
Маркус по-прежнему хмуро смотрел на бумаги, всем сердцем впитывая каждое слово этой правдивой речи.
— А ты все ждешь, — заключил Бальтазар и смолк, так и не произнеся неизбежного вопроса.
— Я должен… — Маркус осекся, не в силах выразить словами свои чувства.
Он хотел добиться доверия Авалон, доказать ей, что он ее достоин, что не уподобится своему отцу… Словом, он хотел завоевать Авалон — но не силой.
Бальтазар молча смотрел на него — и, как всегда, видел насквозь.
— Завоевать такую женщину, — сказал он вслух, — может только самый отважный.
Маркус с силой потер ладонями глаза и коротко вздохнул.
В комнату вошла кухарка. Как же ее зовут? Тара? Тела? Ах да, Теган.
