Теперь Авалон сожалела об этом и хотела даже вернуться. Надо найти Бальтазара и доказать ему, что он не прав.
Но уже наступает ночь, а это достаточная причина для того, чтобы не возвращаться. Она устала. Она почти не спала прошлой ночью. К утру обвинения мага сами собой развеются как дым, — надо только не думать о том, что он сказал.
Уходя, она зажгла в комнате смоляные факелы, воткнутые в железные кольца на стенах, поскольку знала, что вернется уже вечером, когда совсем стемнеет. Сейчас, к удивлению Авалон, все они были погашены. Горела только свеча, стоявшая на столике. И лишь мгновение спустя она поняла, в чем дело.
В комнате ее ждал Маркус. Он стоял у окна, как часто делала сама Авалон, хотя вряд ли по той же причине. Она замерла в нерешительности, не зная, удивляться или нет этому неожиданному визиту. В глубине души Авалон ждала, надеялась увидеть здесь Маркуса.
Широко распахнув дверь, она остановилась на пороге комнаты.
— Тебе что-нибудь нужно, милорд?
— Я вот все гадаю, — сказал он, не оборачиваясь, — отчего тебя так влечет монашеская жизнь?
Авалон обреченно закрыла глаза. Ей до смерти не хотелось заводить сейчас этот разговор. Все равно она не могла бы ответить на вопрос Маркуса.
— Милорд, прошу тебя уйди. Я слишком устала, чтобы ссориться с тобой.
— Я и не хочу с тобой ссориться. — Маркус повернулся к ней. В уголках его рта дрожала чуть заметная усмешка. Слова Авалон позабавили его. — Тебя это, может, и удивит, но я вообще не люблю ссориться.
Девушка отвернулась, мельком посмотрела на дымящийся фитилек одиноко горящей свечи.
— Ты уйдешь или нет?
— Значит, я должен сделать выбор? Либо ссориться, либо уйти?
— Похоже на то.
Маркус все так же усмехался краешком губ.
— Неужели я тебе так неприятен?
Авалон прислонилась к косяку двери, не в силах отделаться от ощущения, что ее загнали в угол.
— Если ты хочешь поспорить о моем решении уйти в монастырь — то да.
— А если я хочу поговорить о нашей свадьбе?
— Свадьбы не будет, — отрезала она, — значит, и говорить не о чем.
— А если я хочу поговорить об исполнении предсказания?
— Зачем ты здесь? — перебила она.
Маркус наклонил голову к плечу, одарил Авалон пронизывающим взглядом.
— Судя по всему, для того, чтобы поссориться с тобой.
— У тебя это прекрасно получается.
— Рад слышать, что у меня хоть что-то получается. — Маркус отошел от окна и, взяв в руки свечу, стал разглядывать ее горящий фитилек.
— Я думал, что сумею это сделать, — помолчав, сказал он фитильку. — Я думал, что смогу дать тебе время. Теперь выходит — вряд ли.
Странная, непривычная нежность шевельнулась в груди Авалон, когда она смотрела на его профиль, освещенный пламенем, на черный непокорный завиток, упавший на лоб. Ей вдруг захотелось отбросить со лба эту непослушную прядь. Ее так тянуло поддаться этому искушению, что у нее мучительно сжалось сердце.
— Я просто хочу спать, — тихо проговорила она.
— Спать легче, чем спорить, верно? — отозвался он все с той же затаенной усмешечкой.
Авалон ничего не могла на это ответить; прилив нежности сменился волной раздражения на его двусмысленную и неуместную болтовню. Подойдя к столику, она решительно взяла из рук Маркуса свечу и вернула ее на место.
— Милорд, я буду тебе крайне благодарна, если ты сейчас же уйдешь.
Маркус поднял глаза — и взгляды их встретились.
«Авалон, суженая, будь моей».
Девушка опешила, пораженная чистотой его мысли, безудержной силой пылавшего в нем желания.
Маркус молча смотрел, как она отступает, качая головой, — то ли не верит тому, что услышала, то ли отвергает его.
Авалон метнулась к двери, одержимая лишь одной мыслью — бежать, скрыться от него. Маркус понял, что не может этого допустить. Нельзя, чтобы Авалон в страхе убегала от него. Он всего лишь хотел показать, как она ему дорога.
Не задумываясь, Маркус бросился следом. В два прыжка он нагнал ее — уже в коридоре, — схватил за руку, хотел что-то сказать…
Вспышка боли — и вот он уже лежит навзничь на полу, оторопело глядя снизу вверх на Авалон.
Она все еще обеими руками сжимала его руку, тяжело дышала, и вид у нее был такой же оторопелый.
— Извини, — пробормотала она, выпустив его руку. — Я не хотела… Просто…
И, безмолвно попятившись, Авалон нырнула в свою комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. В коридоре едва слышно рассмеялись.
Маркус сел, морщась и стараясь не глядеть на Баль-тазара.
— Я слыхал, Кинкардин, что терпение — величайшая из добродетелей.
Бальтазар подошел к другу и, глядя на него сверху вниз, продолжал:
— Полагаю, тебе не помешало бы овладеть этой добродетелью. Уверен, она придется тебе как нельзя кстати. — Он протянул руку и помог Маркусу подняться. — Между тем я могу дать тебе превосходное снадобье, чтобы полечить голову.
— У меня не болит голова, — мрачно ответил Маркус.
— Ах, вот как! — протянул Бальтазар. — Увы, я не знаю снадобий для уязвленной гордости.
Они пошли по коридору. Маркус рассеянно потирал затылок.
— Собственно говоря, — сказал он, — я имел в виду совсем другую часть тела.
И Бальтазар, который всегда точно знал, что его друг имеет в.виду, снова рассмеялся.
— Увы, у меня нет лекарства и от разбитого сердца.
Два дня подряд замок и прилегавшие к нему земли утопали в густом тумане. Авалон перенесла занятия воинским искусством в главный зал. Всякий раз находилось множество добровольных помощников, которые оттаскивали к стенам столы и скамьи, чтобы расчистить место для упражнений. Теперь среди ее Учеников были не только дети, но и взрослые — шестеро мужчин и две женщины, в том числе Элен. Другие обитатели замка теснились поблизости, наблюдая за каждым движением учеников, и разражались радостными воплями, когда кому-то из детей удавался особенно сложный трюк.
Маркус тоже неизменно присутствовал на занятиях, хотя ни разу не сделал попытки присоединиться. Впрочем, Авалон знала, что он запечатлевает в памяти все увиденное, — и старалась не показать, как это ее беспокоит. Маркус не говорил ни слова. Он только смотрел на нее задумчивым взглядом, скрестив на груди руки, и в этой позе ей смутно чудился вызов.
Главное же, Авалон могла бы поклясться, что, куда бы она ни пошла, ей неизменно казалось, что Маркус смотрит на нее, даже если его в это время не было поблизости.
За эти дни он дважды просил ее — именно просил — стать его женой. Просил только лишь словами, не пытаясь передавать ей свои мысли. Всякий раз, когда Авалон говорила: «Нет», — его взгляд становился все холодней и враждебней.
Авалон и сама мучилась оттого, что причиняет ему боль, но, что было гораздо хуже, в потаенном уголке ее сердца росло и росло черное зернышко страха.
Авалон отчаянно не хотелось верить в это. Она предпочла бы считать, что не знает страха, но ведь это глупо. И к тому же она боялась не столько самого Маркуса, сколько за Маркуса.
Каждый ее отказ порождал в нем пугающие перемены, невидимые обычному глазу, различить их могла только химера. Маркус становился все напряженней, и змея, дремавшаяся во тьме его мыслей, силилась
