смотрит.
– Да, – сказал я. – Я понимаю, что вы имеете в виду.
Я не очень хорошо поддерживаю беседу, так что, когда мы перешли к следующей картине, я сказал:
– Мне очень нравится ваше платье. Оно интересное.
Мой тон был сладок и искренен, и Лоис улыбнулась. Она поблагодарила меня за комплимент. Она была очень низенькой, с привлекательным лицом, крошечным носом красивой формы, немного квадратным на кончике. Я заподозрил пластическую хирургию, подтяжку лица, потому что казалось, что у такой женщины должны быть кое-какие морщинки, но их не было. Ее облик дополняли губы, подкрашенные кричащей красной помадой, и матовый белокурый парик, сползший на лоб. Я решил, что Лоис хорошо за семьдесят. Рядом с ней я с тоской вспомнил своих двух бабушек, которые умерли много лет тому назад. Но в конечном счете у меня оставалась тетушка.
Пока мы с Лоис стояли перед картинами и я думал о своих бабушках, у меня возникло неожиданное непреодолимое желание взять ее за руку. Я посмотрел на ее руки. Они были костлявыми, с кричаще- красными ногтями, но в то же время изящными и хрупкими.
– Что именно вы делаете в журнальном бизнесе? – спросила она, несомненно заметив мои нежные чувства.
– Я занимаюсь маркетингом в журнале по охране природы под названием «Терра». Работаю там недавно. Но со временем, наверное, предпочту стать редактором или писателем, – сказал я, изображая из себя почтительного амбициозного внучка.
– Вы знаете, Генри очень хороший писатель. Вы читали его пьесы?
– Нет, – ответил я, – но чувствую, что они очень умные.
– Я их читала. Он хороший драматург, но он может быть очень грубым, знаете ли.
Я видел, что Лоис готова открыться мне.
– Ну, иногда он бывает немного эксцентричен, – сказал я.
– Он ужасно меня оскорбил этим летом. Мэридит предложила, чтобы сегодня я дала ему второй шанс, но мне не нужны друзья, которые критикуют меня так, как это делает он.
– Поразительно, – сказал я. – Он очень высоко вас ставит. – В эту минуту я желал, чтобы Генри слышал, как ловко я ему помогаю.
– Ну, когда-то мы были хорошими друзьями. Чисто платонически. – Она посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я понял этот пункт совершенно ясно, и продолжила: – Он был очень хорошим компаньоном, когда умер мой муж. Он ушел от нас прошлой весной. Мы с Генри отправились летом в Европу, и он внезапно изменился. – Она произнесла это зло и с горечью.
– Жаль вашего мужа, – сказал я, надеясь тем самым отвлечь ее гнев от Генри.
– С этим все в порядке. Я собиралась развестись с ним пять лет назад, но он заболел, и мне так и не удалось оформить бумаги. Как раз перед его последним инсультом он был очень груб со мной, так что, когда он находился при смерти, я сказала, что ему придется пройти последнюю милю без меня.
Передо мной была жесткая старая леди, и я подумал, что она рассказывает мне все это, превосходно зная, что я доложу обо всем Генри. Я немного испугался ее и утратил всякое желание взять ее за руку и изображать покорного внука. Едва ли у Генри были шансы вернуть свою комнату во Флориде. Мы посмотрели еще несколько картин, а затем к нам присоединились Лагерфельд и Генри.
– Что за ужасная толпа! – воскликнул Генри. – Какие-то затворники, по злому року решившиеся выйти в свет.
– Будет еще одно открытие, в Уитни, в девять часов, – сказала Лагерфельд. – Там куда более интересная толпа. У меня только три приглашения, так что пробирайся сам. Скажи им, что ты – друг Вивиан Кудлип. Она уже там. Может, это подействует.
– Если эта толпа мертва, – настаивал на своем Генри, – то в Уитни будет еще хуже.
– Прекрати жаловаться, – сказала Лоис.
Поскольку перед открытием в Уитни оставалось время, было решено пообедать у Лоис. Все они, включая Лоис, гонялись за дешевизной, и еда должна была быть самой дешевой. Лоис пообещала салат, а мы с Генри обязались купить жареного цыпленка. Мы покинули музей и проводили дам к старому белому «мерседесу» Лоис. Генри открыл дверь со стороны водителя для Лоис, а я помог сесть Лагерфельд. Старуха оперлась на мою руку, и я поддерживал ее, пока она садилась в машину. Был один короткий момент, когда я едва удержался на ногах, и она с жалостью посмотрела на меня через увеличивающие стекла очков. Я почувствовал жалость оттого, что ее сердце разбилось, когда она была грациозной женщиной.
Усадив леди, мы с Генри вернулись к его машине и снова пересекли парк. Я подробно доложил ему все, о чем говорил с Лоис, как она очень быстро передо мной раскрылась, рассказав об отвергнутом муже на его последней миле. Генри покачал головой.
– Очень плохо, – сказал он. – Приравняв меня к мужу, она дала понять, что видит во мне вредителя. Она просто не понимает, как сильно я ей буду нужен в Палм-Бич. Без меня она не достанет ни одного приглашения, потому что не представляет, как это работает… Любопытно, что именно Лагерфельд была инициатором сегодняшнего приглашения. Она помогает, только если надеется получить что-то взамен. Это и делает ее добрым другом, она не только берет, она еще немного и дает… Ну, мы должны надавить. Твоя молодость не сыграла нам на руку, но я ценю твои усилия. Благодаря им я еще лучше почувствовал, за чем гонюсь. И у нас по-прежнему есть моя пьеса. Еще не все потеряно.
Я был рад, что смог оказать кое-какую помощь. Я наслаждался нашим приключением. Мы подъехали к заведению с жареными цыплятами на Лексингтон-авеню, но там было полно народу, так что нам пришлось ждать. Генри спросил у официанта, есть ли у них туалет. Когда ему сообщили, что туалета для посетителей нет, он заявил, что не может ждать, что от дешевого вина у него разболелся мочевой пузырь и что он на минутку выйдет. Оставив меня в очереди, он рванул дверь, но довольно быстро вернулся, что показалось мне странным. Когда очередь подошла, Генри заплатил за цыпленка, величественным взмахом руки отказавшись от моих денег.
– Ты – оплачиваемый информатор, – сказал он. – Цыпленок будет твоим гонораром.
Он вручил мне пакет, и мы вышли наружу. Я посмотрел, нет ли рядом бара, чтобы Генри мог проскользнуть в туалет, но поблизости не было ни баров, ни ресторанов. Мы двинулись к машине.
– Где вы нашли туалет? – спросил я. – Тут нет поблизости баров.
– Я сделал это на улице.
– Не могу в это поверить! Где? Прямо в дверях?
– Нет, прямо здесь, за бампером этой машины.
Перед входом в заведение действительно стояла машина! Мы находились на хорошо освещенной, благополучной части Лексингтон-авеню, и было только полдевятого вечера.
– Как вы решились мочиться на улице? – спросил я.
– Вас могли увидеть и арестовать!
– Тебе не хватает аристократичности, – ответил Генри. – Аристократы знают, что они могут мочиться на улице.
– Но разве вы не боялись, что вас увидят? Как вы это сделали?
– Конечно, следует быть благоразумным. Подходишь к краю тротуара, словно собираешься перейти дорогу, но внезапно тебе в голову приходит мысль получше, и ты начинаешь отступать назад. Между тем ты втайне расстегиваешь штаны и суешь руки в карманы, чтобы держать плащ перед собой широкой аркой, как заслон. И когда ты оказываешься как раз между двумя припаркованными машинами, ты мочишься, и никто не знает, что ты делаешь. А то, что ты пятишься, не дает тебе обмочить собственные ноги и предохраняет от того, чтобы наступить в свою собственную лужу.
Генри рассказывал мне все это, наглядно показывая, как держать распахнутым плащ (на мне тоже был плащ) и как обдуманно отступать назад. Потом мы вернулись к машине и покатили к дому Лоис.
Когда мы ехали на лифте в курином благоухании, Генри неожиданно обеспокоенно сказал:
– О блохах молчок. Потому что если она поймает хоть одну, то будет знать, что они от нас, и я никогда не получу обратно свою комнату… Я не стану сидеть на кушетках, а стулья в столовой деревянные, так что с этим все в порядке… У нее есть собака! Я постараюсь перекинуть их ей. Это нас спасет. Собака любит, когда ее гладят. И я ей очень нравлюсь.
