три дюйма вырастает в моих глазах приблизительно до пяти и восьми… Ничего не поймешь. В принципе общие масштабы каким-то образом искажаются, вот что надо усвоить.
– С кем сцепился? – уточнила она.
– С каким-то незнакомцем в баре. Он меня хорошенько отделал, но и я тоже его достал.
Я махнул рукой в воздухе, изображая мощный мужественный удар, чтобы произвести на нее впечатление. К несчастью, в тот самый момент в черную комнату вошел Реджинальд Мангров с повязкой на глазу и с любопытством взглянул на меня, застав за такой же лживой похвальбой, как в столовой. Весьма неприятно.
Впрочем, потом на губах появился намек на улыбку, и я понял: он правильно оценил ситуацию. Увидел во мне распетушившегося самца, старавшегося завоевать самку, и как мужчина, умудренный опытом одноглазой жизни, не осудил меня за это.
– Доброе утро, Алан, – сказал он, одетый в форму участника велогонки «Тур де Франс», в крошечной белой кепке, желтой футболке, черных эластичных штанах до колена, что выглядело неприлично. Мало кто может носить подобные штаны и выглядеть достойно. Боюсь, Мангров выглядел недостойно, сам того не понимая. Почти все спортсмены-любители среднего возраста не способны объективно судить о собственном костюме.
– Доброе утро, – сказал я.
Потом он поздоровался с Авой, и она его поприветствовала, потом Мангров звонко затопал по полу, обутый в специальные велосипедные туфли, приспособленные для педалей гоночных велосипедов.
– Желаю удачно проехаться, – сказала Ава.
– Спасибо, – сказал он и вышел из особняка.
– Прежде чем он начал писать, каждый день проезжал тридцать миль, – сообщила она. – Ну,
– Хорошо, – пробормотал я со слабой улыбкой, наблюдая за артикуляцией ее ноздрей. Ноздри вели прямо к пухлым губам. Нос Дюранте[54] и рот Брижит Бардо. Я потерпел безнадежное поражение – она больше не хочет со мной разговаривать, и, не имея возможности ее атаковать, мне хотелось покончить с собой.
Когда женщина по-настоящему поражает тебя, хочется умереть. Обратная сторона сладострастного насилия. Желание перерастает в боль, что, согласно буддистам, естественно. Желание – боль. Это я прочитал на обороте пачки имбирного чая. Почти все мои сведения о буддизме – и о практике йоги – почерпнуты с чайных этикеток.
Поэтому надо избавиться от желания, чтоб избавиться от боли. В случае с Авой у меня имелись два способа достижения цели: метод самопроизвольного облегчения Тинкла и метод пещерного дикаря- победителя. В данный момент метод Тинкла выглядел более осуществимым, что и внушало мне безнадежность. Приблизительно в шеститысячный раз в жизни перспектива самопроизвольного облегчения ради утоления боли начинала казаться несколько мрачной.
– Ты не похож на парня, который ввязывается в драки в баре, а твой галстук мне нравится, – сказала Ава, все-таки не закончив беседу, и пощупала галстук от «Братьев Брукс». – Симпатичные птички.
Дживс подкладывал колибри чаще, чем предписывала ротация галстуков, и я был несказанно ему благодарен за это – Ава меня тронула. То есть дотронулась до галстука. Но галстук как бы составлял неотъемлемую мою часть – я чувствовал это сильнее большинства других людей. Потом она его выпустила. Будучи представительницей изобразительного искусства, оценила изображение крошечных птичек, но все равно коснулась их и коснулась меня. Я стремительно рос все выше и выше, достигнув своего полного роста, став теперь выше Авы!
– Это мой любимый галстук, – сказал я.
– Каждый день носишь?
– Стараюсь.
– Почему?
– Нравится. Внушает ложное ощущение целеустремленности.
– Ну что ж, рада встретить здесь интересного человека… Увидимся нынче за ужином.
Беседа вновь резко оборвалась, что на этот раз не уязвило меня. Я был доволен встречей. Она обратила на меня внимание, прикоснулась ко мне, похвалила. Чего еще ждать от первой беседы?
– Хорошо, – кивнул я, – увидимся вечером.
Она улыбнулась, вышла из черной комнаты в центральный холл. Я получил возможность свободно разглядывать ее сзади. Тестостероновый клапан настежь открылся; чувствовалось, что и серотониновый тоже. Кровь обогатилась разнообразными ингредиентами, я испытывал радость, блаженство, веселье. И, придя в такое хорошее настроение, добавил к меню экстаз.
Забрав свою флягу с едой, полетел по лестнице к своей комнате. Упавший из-за Бобьен дух полностью воспрянул. Много новостей для Дживса. Возникшее вчера ощущение при виде Авы подтвердилось. Я влюблен!
Разумеется, я понимал, что, может быть, это просто физическое возбуждение. Впрочем, конечно, вы знаете, как бывает. Думаешь, будто это любовь, и действительно иногда пару раз в жизни случается.
Глава 23
Дживс заканчивал разглаживать углы постели молодого хозяина, стоя ко мне спиной и так стараясь идеально сделать свое дело, что не услышал, как я вошел в комнату, хотя никогда не позволяет мне застать его врасплох – он всегда наготове.
Я источал любовь ко всему белому свету. Дживс заправлял мою постель, самозабвенно обо мне заботясь, думая обо мне, желая угодить. Я едва не заплакал.
Понимаете, время от времени я мельком, на мгновение ока бросаю взгляд на людей, присутствующих в моей жизни, и любовь к другим – в данном случае к Дживсу – поражает меня, как вспышка озарения, становится явственной, чистой, не замутненной суждениями, страхами, посторонними отвлекающими соображениями – стремительным потоком жизни, – об этом удивительном прекрасном чувстве хочется сказать тому самому человеку, только я сомневаюсь, сумею ли его выразить, боюсь, вдруг слушатель испугается моих слов, вдруг я сам их побоюсь, вдруг они покажутся пустыми, фальшивыми, и рядом с чувством любви к окружающим, словно бы на другом берегу, видится хрупкость, бренность, безнадежность всего этого, я предчувствую близящуюся утрату, прежде чем ее понести, потом сознание обычно затуманивается, и я с нетерпением жду следующего события.
Каверзное дело. Одна из моих проблем заключается в том, что я путаю любовь и жалость. Фактически не отличаю одно от другого, хотя, может быть, они идут рука об руку, потому что, как только кого-то полюбишь, не хочется, чтоб он испытывал боль. Хотя знаешь, что будет испытывать. Видишь, как люди окутывают себя туманными иллюзиями, чтобы жить дальше; как легко ранить их, сокрушить; и поэтому начинаешь жалеть точно так же, как глубоко в душе жалеешь себя по тем же самым причинам.
Несмотря на то что дело это темное, я скажу людям о своей любви к ним, только не так скоро. В Принстоне у меня был приятель, умиравший от опухоли в мозгу, который, узнав, что жить ему осталось полгода, однажды сказал мне по телефону вместо прощальных слов: «Я люблю тебя». Это был не последний телефонный разговор между нами, я ни по каким меркам не был его ближайшим другом, только слышал по голосу, что в тот момент он хотел объявить о своей любви всем и каждому – больше не было нужды сдерживаться. Я решил точно так же относиться к людям, встречавшимся в жизни, однако не сумел, хотя тому приятелю говорил, что люблю его, при каждом следующем разговоре по телефону в течение нескольких месяцев до его смерти.
Так или иначе, глядя на Дживса, я чувствовал сильный прилив любви. Обожание еще не омрачилось в сознании, не превратилось в жалость, как он, видно, что-то почувствовал, поскольку вдруг вышел из транса гуру, застилающего постель, и сказал, оглянувшись:
– Да, сэр?
Я решил, что Дживс почувствует себя неловко, если неожиданно выпалить: «Я вас люблю». Впрочем, возможно, ему ничего не надо объяснять, даже произносить вслух. Поэтому, хотя мой сентиментальный
