Генрих, по-видимому, был в затруднении.
— Вы не можете теперь отступить, государь, — шепнул ему герцог.
— Но, кузен, — отвечал вполголоса король, — мы скорее готовы лишиться короны, чем Эклермонды, а этот шотландец одолеет самого дьявола.
— Но он не одолеет Екатерины Медичи, государь, — сказал герцог, — я предупрежу ее.
— Что же скажете, ваше величество? — спросил Бурбон.
— Наше слово уже дано, — прозвучал ответ.
— Этого достаточно, — произнес, удаляясь, шотландец.
В эту минуту появился виконт Жуаез.
— Вот письмо от ее величества, королевы-матери, — сказал он, подавая Генриху запечатанную записку.
— Черт возьми! — вскричал король, пробежав глазами послание. — Мы действовали слишком поспешно, кузен, — сказал он, обращаясь к герцогу Неверскому. — Ее величество, наша мать, советует нам обращаться с Беарнцем как можно любезнее.
Герцог пожал плечами.
— Это еще не все, — продолжал король. — Она советует нам возвратить ему его шпагу.
— И ваше величество, конечно, исполнит ее желание.
— Ну уж нет, кузен.
— Вспомните о прекрасной Эклермонде, государь.
— Ах да! Вы правы, кузен, — поспешно ответил Генрих. — Это имя заставило нас мгновенно решиться. Мы не знаем, насколько можно доверять вашей истории о рождении этой прекрасной особы. Очень может быть, что все это правда. Но правда это или ложь, ясно одно, что, если мы хотим преуспеть в наших намерениях, мы должны теперь, более чем когда-либо, повиноваться беспрекословно требованиям нашей матери.
— Совершенно справедливо, государь.
— Наша страсть растет от препятствий, которые она встречает, и мы не должны пренебрегать никакими средствами, чтобы достичь нашей цели.
— Первым шагом к этому будет примирение с Беарнцем.
— Это нетрудно устроить, — отвечал Генрих III. — Его гнев так же легко утихает, как и пробуждается. Вы увидите, как легко мы его укротим.
— Подойдите к нам, брат мой, — продолжал он дружеским тоном, приближаясь к Генриху Наваррскому, — мы вас оскорбили и спешим загладить нашу несправедливость.
— Государь! — вскричал Бурбон, бросаясь навстречу Генриху.
— Вашу руку, брат мой.
— Это рука еретика, государь.
— Все равно, это честная рука, и мы хотим ее пожать. Не отнимайте ее, брат мой, мы хотим, чтобы весь наш двор заметил, что мы с вами в дружбе.
— Да здравствует король! — закричали придворные. Этот крик был повторен тысячью голосов.
— Мы лишили вас вашей шпаги! — продолжал Генрих III. — Мы не можем потребовать от шевалье Кричтона вашего подарка, поэтому мы просим вас принять взамен нашу шпагу, — прибавил он, снимая с себя шпагу, эфес которой был украшен бриллиантами, и отдавая ее королю Наваррскому. — Обещайте нам только не обращать ее против французов.
— Я буду носить ее для вашей защиты, — отвечал Бурбон. — Доброта вашего величества не позволяет мне ни минуты сомневаться в вашей искренности, но я был бы очень рад узнать, кому я обязан такой внезапной переменой в ваших чувствах.
— Особе, помощи которой вы вовсе не заслуживали, — отвечал с улыбкой Генрих III, — нашей матери.
— Ей? — вскричал Бурбон.
— Простите нам недостойный прием, который мы вам оказали. Мы были захвачены врасплох вашим появлением и невольно ощутили некоторые опасения, которые это письмо совершенно рассеяло. Мы постараемся исправить нашу ошибку.
— Подарите мне жизнь Флорана Кретьена — и мы квиты, государь.
Эти слова снова повергли в смущение Генриха.
— Его жизнь в руках нашей матери, — сказал он, — обратитесь к ней. Вы с ней, по-видимому, в лучших отношениях. Мы никогда не становимся между ее величеством и предметом ее гнева. Однако постойте! Если вы можете убедить Кретьена отречься от его ереси, мы вам отвечаем за его жизнь.
— Если так, вы подписали его приговор, государь, — сказал, удаляясь, Бурбон.
— Что ты думаешь об этой перемене? — спросил он у своего советника.
— Мне она не нравится, — отвечал Росни. — Дружба этого презренного Ирода опаснее, чем его вражда. Но вы ему доверились?
— Волей-неволей, — сказал Бурбон.
— Как мы сыграли нашу роль, кузен? — спросил Генрих III у герцога Неверского.
— Великолепно, государь, — отвечал герцог.
— Вы льстец. Но нам надоел этот разговор. Приведите сюда нашего пленника и его собаку.
— Берегись, кум, — крикнул Шико, — ты найдешь эту собаку не такой безобидной, как Беарнского медведя.
МОЛИТВЕННИК
Блунт, переносивший со стоическим хладнокровием насмешки и удары солдат, сыпавшиеся на него во время беседы двух монархов, был приведен наконец к Генриху III.
Друид следовал за ним так близко, как только позволяла длина веревки, на которой он был привязан.
— Государь, — заметил Жуаез, — прежде чем отдать этого преступника палачу, я полагаю, следовало бы расспросить его о причинах его дерзких действий. Я думаю, — продолжал он вполголоса, наклоняясь к королю, — что у него было какое-то поручение к Беарнцу. В этом случае может быть удастся узнать от него что-нибудь важное.
— Мы попробуем, дитя мое, — отвечал Генрих III, — но мы сомневаемся в успехе. Взгляните на этого человека и скажите мне, способен ли он испугаться угроз. Он скорее погибнет, чем станет изменником.
Слова короля оправдывались. На все вопросы Блунт отвечал молчанием или односложными звуками.
— Отведите его в Шатлэ, — сказал раздраженным тоном Генрих III, — и пусть его подвергнут пытке.
— Она ничего у меня не вырвет, — твердо отвечал англичанин.
— Я найду средство заставить его говорить, — заметил виконт. — Я знаю, чем на него можно подействовать.
И он шепнул несколько слов на ухо королю.
— Да, вы правы, — сказал, смеясь, Генрих, — но не доводите дело до крайностей.
— Позвольте мне действовать, государь, — сказал Жуаез. — Возьми свою шпагу, — прибавил он, обращаясь к солдату, державшему Друида, — и при каждом отказе этого изменника отрубай по конечности у его собаки.
Солдат поднял свое оружие.
— Дьявол! — вскричал Блунт гневным голосом. — Чего вы хотите от меня?
— Чтобы ты откровенно отвечал на вопросы его величества, — сказал, подходя к нему, Кричтон.
— Ну так я сделаю тогда то, чего не сделал бы для спасения своего мяса от каленых клещей и костей от колеса, — я буду говорить, хотя, клянусь крестом, мне сказать нечего. Я смог бы вынести смерть Друида,
