механики-новички не знают графика пробы мотора. Да и у летчиков тоже, так сказать, разрыв теории с практикой. Для таких щиты — большое подспорье.
— Вы говорите, поторапливаться, — послышался недовольный голос Осипова. — А как? Не знаешь, с какого края и подступиться к Мокрушину. Все тянет и тянет…
— Но, позвольте, ведь он комсомолец. Обратились бы к комсоргу полка.
— Сам майор Сливко беседовал с ним. Не хочет Мокрушин — говорит, что занят более существенным делом.
— Ну, а как же на это смотрит командир его? Он мог бы просто приказать Мокрушину и потом проконтролировать.
А командир и не знал об этом!
— Почему вы не сообщили мне, что Мокрушин отказался выполнить комсомольское поручение? — спросил я, разыскав Сливко.
Сдвинув шлем на макушку, он ответил лениво: — А где мне было тебя искать? Да и кому, собственно говоря, нужны эти щиты-шпаргалки. Настоящему летчику они не нужны. Такому, как ты, например. Чего удивляешься? Я давно присматриваюсь к тебе. И могу сказать: держись за меня. Я сделаю из тебя настоящего аса. Учти, авиация держится на единицах!
Мне был неприятен этот разговор. Я ничего не ответил.
Неожиданно Одинцов отказался проверять мокрушинский кран запуска: он просто отверг его, как негодный.
— Что вы будете делать со своим краном, если в бортовой сети не окажется сжатого воздуха? — спросил инженер Мокрушина. — На практике не всегда есть в запасе воздух, и мотор порой приходится запускать с помощью механического стартера.
— Это уже из области организации труда, — сказал Мокрушин, готовый вот-вот расплакаться. — Это никакого отношения не имеет к моему запуску.
— Почему же?
— Если батальон аэродромного обслуживания работает четко, то сжатый воздух всегда есть в нужном количестве.
— Товарищ Мокрушин, вы военный человек, вам по уставу полагается смотреть в корень.
— Интересно! Все, кто испытывал мой прибор — и лейтенант Простин, и старшина Герасимов, и многие другие, — оказывается, не видят дальше собственного носа. — Мокрушин лихорадочно шарил по карманам, наконец достал тощий бумажник и извлек газетную вырезку. — Вот, почитайте эту статью. Ее писал старший сержант Лерман, наш комсомольский секретарь.
— Тем хуже для него, — ответил Одинцов, пробежав вырезку. — Представьте себе, что вражеская бомба угодила в компрессор…
— Так можно загубить любое живое дело! Это в вашей власти. Но я буду отстаивать свою идею! — Мокрушин выбежал из кабинета.
Писать плакаты для стоянок он наотрез отказался.
XIII
Как-то я засиделся в бомбардировочном классе допоздна — разучивал комплекс действий при бомбометании.
Работа захватила меня. Я не слышал, как дневальный скомандовал солдатам приготовиться к вечерней поверке, не слышал команды «Отбой». И только случайно посмотрев на часы, увидел, что пора уже досматривать второй сон. Пришлось заночевать в казарме.
Я ворочаюсь на туго набитом солдатском матраце, натягиваю на голову одеяло, чтобы не видеть утренней зари, отраженной в стеклах распахнутых окон, не слышать переклика птиц и мерного кляцания сапог дневального о каменные плиты коридора. Но сон не приходит.
Людмила… Последний раз я видел ее неделю назад, на набережной, где были мы с ней в первомайский вечер. Она шла со Сливко, рассказывала ему что-то веселое и улыбалась.
Они не замечали меня. Людмила остановилась и заботливо поправила майору галстук. Майор поймал Люсину руку и поцеловал. Она тихонько засмеялась, пошла вперед. Тот посмотрел ей вслед оценивающим, собственническим взглядом.
«Неужели это не оскорбляет ее? — подумал я. Мне было жаль и себя, и Людмилу. — Впрочем, она и не замечает, наверно, таких вот взглядов. Она ослеплена Сливко. Он красив, уверен в себе — это, должно быть, нравится всем женщинам. Но со временем ослепленье пройдет, и она увидит и другое в Сливко».
А если это случится слишком поздно?.. Нам надо во что бы то ни стало встретиться! Но как? Где?
Несколько раз я ходил в научную библиотеку, но Люся там больше не появлялась. Написал ей два письма — она не ответила. Видимо, Сливко сделал все, чтобы рассорить нас… Как нелепо, как по-глупому мы разошлись! Я должен ее увидеть, объяснить ей все, сказать, что люблю…
Утренюю тишину прорезает тревожное завывание сирены.
— Подъем! — слышится взволнованный голос дневального, — Боевая тревога!
Взлетают кверху одеяла и простыни, вмиг казарма становится похожей на растревоженный муравейник. Солдаты одеваются торопливо, молча, слышно только, как звенят пряжки ремней, стучат об пол каблуки. Бегут к пирамидам с оружием.
У входа я сталкиваюсь с Мокрушиным. Он забыл противогаз.
Солдаты впрыгивают на машины. В первую очередь уезжают связные:, они должны сообщить о тревоге офицерам, живущим в городе. Через минуту в казарме пусто. Только усиленный караул у Знамени и комнаты с секретными документами.
Я еду с механиками. Машина мчится, подскакивая на ухабах. Сержанты крепко держатся друг за друга. Пахнуло вкусным дымком — кто-то закурил. На нетерпеливого зашикали, папироса потухла. Кто-то наказывает:
— Как приедем, мчись на бомбосклад, а ты, Хомутов, со своими заряжай пушки.
Кто-то вздыхает:
— Не получилось бы опять заминки с воздухом.
По краям дороги мелькают пригородные домики с яркими палисадниками и яблоньками под окнами. Еще минута — и машина въезжает на аэродром. Посыпались из кузова «технари», побежали к стоянкам.
У самолета уже был Брякин. Ловко, точно кошка, прыгал на плоскость, гремел ключами и воронками. Я заметил, что Брякину легко все дается: давно ли работает на штурмовиках, а уже может самостоятельно запустить и опробовать мотор. Вот если бы он старался! И я сказал мотористу:
— Из тебя может получиться дельный механик. Учись.
Это польстило ему.
Возле самолета притормозил грузовик с открытым бортом. Солдат в кузове спихнул на землю четыре обмазанные густым тавотом бомбы, передал подбежавшему оружейнику цинковую банку с взрывателями, и машина загромыхала дальше.
Двигатель запустился сразу, как говорится, «без вибратора». Гоняя его на малых оборотах, я видел в открытую форточку, что у соседа — старшины Герасимова — «не забирало». Мотор чихал, кашлял, выбрасывая из патрубков смесь, Маслянистая смесь стекала по борту на плоскость. Высунувшись по пояс из кабины, Герасимов кричал что-то своему мотористу. Брякин первым догадался, что требуется. Подбежав к машине Герасимова, он стал приворачивать зарядную трубку к новому баллону со сжатым воздухом.
Убедившись в безукоризненной работе мотора (для этого нужно было «погонять» его на всех оборотах), я прекратил пробу. На аэродроме еще хлопали моторы, кое-где шум переходил в рев, в звон.
Прибежал Мокрушин, разгоряченной и встрепанный, с выражением озабоченности на узком лице. Я посмотрел на часы.
Мокрушин опоздал на целых десять минут; за это время танки противника, не встречая
