Эзешиа усмехнулся.
– Так любая девка может придумать себе оправдение!
Пастор поднялся.
– Постыдитесь, Эзешиа Пьюсергуи, богохульствовать, когда на вас смотрят ваши дети! Что за болезненная гордыня толкает вас говорить столь чудовищные вещи! Я заявляю в присутствии матери, братьев и сестер, что Дебора – девушка честная и чистая! Это не она умерла, Эзешиа Пьюсергуа, а вы, и уже давно! Вы, кроме себя, никого не любите, Эзешиа Пьюсергуи, а поскольку вам не хочется признаваться в собсвтвенном эгоизме, вы утверждаете, что следуете законам Божьим, хотя Господь наверняка отвернулся от вас!
Под таким градом упреков Эзешиа весь съежился. Он уже спрашивал себя, а не ошибся ли он и была ли жизнь его столь праведной, как ему казалось. К тому же он чувствовал, что родные его поддерживают Вервана. Это было так, словно с глаз его сорвали завесу и ему вдруг открылись вещи, о существовании которых он даже не догадывался. Все вдруг предстало перед ним в каком-то ином свете, и ему сделалось стыдно. До сегодняшнего дня он был уверен, что его все любят, и теперь понял, что на самом деле его просто боятся. Совершенно подавленный, он просил:
– Что вы хотите, чтобы я сделал?
И, сам того не замечая, обнял свою младшенькую Юдит и усадил к себе на колени. Пастор с облегчением вздохнул, родные заулыбались.
– Вы должны написать Деборе и попросить ее забыть о том, что произошло в Анси, сказать, что вы ей верите.
– Хорошо.
Тогда Рут решилась спросить:
– А какой он из себя, этот парень?
Эзешиа пришлось сделать над собой усилие. Раньше он не позволял, чтобы к нему обращались с вопросами.
– Да я его и разглядеть не успел как следует. Вообще-то ничего. И положение солидное. Он кто-то вроде сыщика. Но формы не носит.
Чтобы скрыть свою досаду, он поцеловал Юдит.
– Ой, колется! – пискнула малышка.
Все засмеялись, и пастор согласился выпить чашечку кофе. Уселись за стол, и Пьюсергуи, не желавший сдаваться без боя, как бы невзначай заметил:
– Вот только не знаю, протестант он или католик.
Как и следовало ожидать, слова его прозвучали, как гром среди ясного неба. Пастор казался невозмутимым.
– Ну и что из этого?
– Вы же не станете меня уговаривать отдать дочь за католика?
– Какое это имеет значение? Если ваша дочь собирается выйти замуж за этого юношу, значит она его любит. Вот что главное. А уж как он молится – дело второе.
– Но за католика!
– Я должен вам напомнить, что Бог у нас один. Мне бы тоже хотелось, чтобы Дебора вышла замуж за человека нашей веры, но, если уж так случилось, Дебора сама сумеет во всем разобраться.
– Вы говорите о любви, но ничто не доказывает мне, что он любит ее… честно.
Если бы Пьюсергуи мог сейчас видеть свою дочь и своего будущего зятя, он перестал бы сомневаться в искренности их чувств.
После смерти дворецкого на вилле Нантье за порядком никто не следил, поэтому Дебора, даром что день был не воскресный, могла уйти из дома пораньше и встретиться с Жирелем, который отвез ее поужинать в Relais de Neige, что в старом Анси. У них на глазах ночь превращала озеро в огромную равнину, спокойную и сверкающую. Очарованная, девушка слушала своего спутника: выпитое вино, красота пейзажа, слова Леона – все перемешалось, голова у нее немного кружилась.
В этот вечер Леон Жирель и Дебора Пьюсергуи обменялись первым в их жизни поцелуем и поклялись друг другу в вечной любви.
– Что с вами, Жирель? В облаках витаете? – сказал Плишанкур своему помощнику на следующее утро.
– Я счастлив, шеф.
– Вот оно что! Это полезно время от времени. Простите за любопытство, а…
– Мы с Деборой помолвлены!
– Давно?
– Со вчерашнего вечера.
– Ну что ж, поздравляю! – Плишанкур горячо пожал ему руку. – А теперь, если позволите, перейдем к делу. Не исключено, что через несколько часов мы сможем поставить точку в истории Нантье.
– Да что вы!
– Мне звонил директор банка. Нантье погасил все свои долги.
– Не может быть!
– Вот мы у него и спросим, как это человек, у которого за душой ни гроша, а завистники только того и ждут, чтобы занять его место, может найти мешок с миллионом.
– Значит, что он?…
– Похоже на то.
– Получается, он продал бриллианты?
– Он тянул до последнего. К несчастью для него, срок выплаты наступил слишком рано и у него не было времени объяснять кредиторам, откуда взялись деньги.
– Но кому он мог их продать?
– Жирель, мы находимся в сорока трех километрах от Женевы!
Перед тем как отправиться к Нантье, Плишанкур с Жирелем зашли доложить о результатах следствия комиссару Мосне.
– Если то, что вы сейчас рассказали, – правда, то выйдет хорошенький скандальчик!
– Не вижу способа его избежать.
– Увы, я тоже! Однако прошу вас действовать, привлекая как можно меньше внимания.
– Можете на меня положиться.
– Да, и идите на арест в том случае, если будете располагать неопровержимыми доказательствами.
– Договорились.
Подъезжая к заводу Нантье, Леон не мог заглушить в себе смутной тревоги. Жорж, сидя у себя в кабинете, даже не подозревал, что судьба под видом двух малооплачиваемых чиновников готовилась перевернуть его существование. Такая ответственность давила. Менее всего Жирель хотел в свой первый по-настоящему счастливый день внести окончательную смуту в дом Нантье.
Секретарша Нантье спросила, записаны ли они на прием. В ответ Плишанкур – он строго следовал указаниям комиссара и не хотел предъявлять полицейское удостоверение – заявил, что если она доложить господину Нантье, что господа Плишанкур и Жирель ожидают его в приемной, шеф немедленно их примет.
– Сомневаюсь, так как у всех клиентов господина Нантье неотложные дела.
Старший инспектор не терял хладнокровия.
– Поверьте, мадемуазель, вам лучше сделать то, что я прошу, в противном случае…
Секретарша смутилась:
– В противном случае?
– В противном случае я могу рассердиться, а когда я сержусь, это всегда кончается весьма печально.
Перед ледяным взглядом своего собеседника, угрожающим и решительным, девушка отступила и
