запищал его пейджер — значит, состояние кого-то из пациентов резко ухудшилось. А поскольку чаще всего Муцуки работает с престарелыми больными, смысл фразы сводится к тому, что человек умер. Муцуки, когда кто-то из его пациентов умирает, потом сутками как зомби ходит, и аппетит у него тоже пропадает. Ему так плохо, как будто в каждой из смертей этих он лично виноват. И говорит, говорит, как ему стыдно, что не сумел ничем помочь умершему… Чувство профессиональной ответственности в полной красе. А у меня в таких случаях — абсолютно противоположная реакция. Я обвиняю не врача — пациента. Просто подлость — заставлять такого порядочного, доброго человека, как Муцуки, безжалостно себя мучить! Скверно, наверное, с моей стороны — думать так, но ничего с собой поделать не могу. Все равно что вызвать умершего (то есть его дух) на пару очень ласковых слов на школьном дворе после уроков. Хочешь загибаться — загибайся, дело твое. Но Муцуки моего не смей в это втягивать!
Короче, как только мне стало ясно, что у Муцуки ничего не получится, идея прогуляться в парк развлечений сразу же стала терять свою привлекательность. Я тоже хотела отказаться, но Муцуки прямо умолял — не надо! Заявил: это некрасиво, так подставлять Мидзухо, — ну, я в конце концов и согласилась пойти, стою теперь, жду ее. Размышляю — а может, день на свежем воздухе и принесет мне пользу? Может, удастся хоть ненадолго забыть свои неприятности? Мамочка меня в последнее время до белого каления доводит. Мамаша Муцуки, уж коли на то пошло, — тоже. Только вот… я уже начинаю серьезно раскаиваться, что согласилась. Какого черта я вообще тут делаю, возле этой идиотской билетной кассы? Парк развлечений по другую сторону ограды, похоже, раскинулся на весь белый свет гигантской выставкой ярко окрашенной стали. Бравурная музыка, во все стороны несущаяся из динамиков, только ухудшает ситуацию. Все так вымученно, так неестественно!
— Секо-чан! — зовет меня кто-то сзади. Голос из времен строительства египетских пирамид. Оборачиваюсь — мне радостно машет Ханеки! — Давно не виделись, да? — На нем — джинсы и рубашка- поло, на долговязой, худощавой фигуре болтается полосатый пиджак.
Рядом стоит Мидзухо. Вид у нее неловкий, похоже, она не знает, что сказать.
— Мы чисто случайно столкнулись… Я подумала — может, нам всем вместе?..
Ага. Как же! Люди постоянно только тем и занимаются, что в гордом одиночестве таскаются по паркам развлечений!
— Здравствуйте, как поживаете? — вопит Юта. Уж не знаю почему, но приветствия этого сорвиголовы всегда отличает редкостная формальность. Классическая вежливость — вне зависимости от ситуации. Никакого чувства момента. — Здравствуйте, как поживаете? — вопит он еще громче. Совершенно очевидно — не собирается сдаваться, пока я не выжму из себя хоть какой-нибудь ответ. Его невинная самоуверенность действует мне на нервы. Я отвечаю на приветствие, он вцепляется в мою правую руку и крепко стискивает пальцы.
— А ты совсем не изменилась, — тихо говорит Ханеки.
Без всякой видимой причины отводит глаза и смотрит в землю. Вечная его манера. Волосы его относит назад ветром. Обнажается лоб — такой же нахмуренный и озабоченный, как всегда. Странно даже думать — неужели когда-то я обожала смотреть на этот наморщенный, старческий лоб? Все так же создается ощущение, что телом ты, понимаешь ли, здесь, а душой — где-то там, в высших эмпиреях.
— Ты тоже совершенно не изменился, — отвечаю.
Ужасно хочу сказать ему, что не имею ни малейшего представления, о чем он болтает, но вовремя прикусываю язык. Посылаю Мидзухо взгляд, в котором ясно читается: ты о чем, черт тебя дери, вообще думала?!
— Я слышал, ты теперь замужем?
Смотрю вниз, на ноги Ханеки, — и невольно улыбаюсь. Ни капельки не изменился. Высокие, по щиколотку, ботинки черной кожи. Он из них никогда не вылезал. Я миллион раз ему говорила, что думаю по их поводу, только плевать он на мое просвещенное мнение хотел. Лето уже, время — за полдень, в парке — жара страшная, а он — все равно в ботинках. И несладко ж, наверное, приходится его несчастным ногам!
— А где же наш господин Минамидзава? — оборачиваюсь я к Мидзухо.
Что вообще сегодня происходит с мужьями?!
— Решил остаться дома. Сказал — так умотался, что пальцем шевельнуть не в силах. Сама знаешь, какие они, эти бедные, вечно переутомленные государственные служащие!
— Да уж…
Покупаем билеты. Идем в парк. О Муцуки Мидзухо не спрашивает.
Странные они, эти парки развлечений. Даже если сначала идти не хотелось до чертиков, потом чаще всего входишь в азарт и, сама того не замечая, начинаешь получать удовольствие. Выбора нет, что ли? И ведь не то чтобы там было как-то особенно весело, нет… просто есть в парках развлечений нечто практически навязывающее тебе правила игры. Нечто требующее стопроцентной сосредоточенности и полной самоотдачи. Мы стоим по очередям и отважно покоряем карусель за каруселью. К моему изумлению, Ханеки и Юта отлично нашли общий язык и на пару радостно носятся от аттракциона к аттракциону.
— Надо же, я его всегда считала декадентствующим юношей с театральными замашками, а он, оказывается, очень даже жизнерадостный, — замечает Мидзухо.
Декадентствующий? С чего она это взяла? Я, пораженная до невозможности, смотрю ей в лицо.
— А он и есть жизнерадостный, — отвечаю столь напряженно и настойчиво, что голос мой звучит почти негодующе. Так, будто в подтексте моих слов: «Как ты смела не замечать этого раньше?!»
Мидзухо, в свой черед, глядит на меня изумленно. На ней — темные очки, помада на губах — ярко- рыжая, накрашена она много сильнее обычного. Бежевая шляпа надвинута на глаза — по крайней мере злокозненные ультрафиолетовые лучи и под нее не проникнут, и пусть весь мир это знает!
— Эй, смотрите! — Ханеки и Юта увидели кого-то в костюме огромного мохнатого зверя и теперь, подпрыгивая от возбуждения, с криками машут нам.
Ненавижу этих идиотских маскарадных персонажей, но, полагаю, в парке развлечений встреча с ними — неизбежное зло. Гротескно непропорциональные разъемные тела, искусственные улыбки, нелепая походка — для меня это просто кошмар. Мидзухо, я знаю, того же мнения, но это не мешает ей немедленно выудить из висящей на плече соломенной сумки камеру, яростно замахать в ответ и помчаться к ним.
Сидим за столиком под огромным зонтом. Обедаем пиццей и лимонадом. Верите или нет, но во всем парке развлечений я даже жалкой баночки пива не нашла. Как будто целый день протаскаться с дитятей в поводу для меня уже не акт героизма!
— Ладно. Шутки шутками, но, может, пора все-таки объяснить мне, что тут реально происходит? — спрашиваю, терзая зубочисткой оливки, выловленные из пиццы.
Общее молчание. Понимаю, что сейчас наилучшая стратегия — начать допрос с Мидзухо.
— Ты знала, что Муцуки не придет, так? — начинаю, стараясь, чтоб это прозвучало как можно беспечнее и равнодушнее. — И попросила прийти вместо него Ханеки?
Лицо Мидзухо сделалось очень серьезным.
— Да. Все так и было. — Она снимает шляпу и очки.
Мне бьет в глаза солнечный свет, отраженный стальной окантовкой столика.
— Зачем?
— Зачем? Да что же в этом плохого? — Это уже Ханеки. — Да мы же сто лет не виделись, а сейчас отлично проводим время, правда? — В поисках поддержки он смотрит на Юту, но тот, похоже, не замечает. Мордашка его до ушей перемазана в кетчупе от пиццы.
Бессмыслица какая-то. Что Мидзухо в голову ударило? Я даже представить себе не могу.
— Кто-нибудь хочет на «Падение в Атлантиду»? — спрашивает Ханеки.
Пока что мы его обходили стороной, Юте еще нельзя кататься на такой скорости, но у меня, честно говоря, этот аттракцион любимый. Ханеки великолепно это знает, вот и старается пробить брешь там, где стена тоньше. Ненавижу, когда он меня читает, как книгу открытую! Отвечаю молчанием.
— Правда, ребята, сходили бы, — советует Мидзухо.
Ханеки встает. Улыбается Юте:
— А ты пока раскрути мамочку на мороженое или на сладкое!
«Падение в Атлантиду» — совсем близко. По сути, едва не следующая калитка после пиццерии. Думаю — ну, может, все не так уж страшно. Может, он и предложил-то только потому, что идти недалеко.
