официально представленные друг другу, делают надлежащие реверансы. Муцуки медленно подходит к кровати. Напрягаю все свои чувства, пытаюсь ощутить его всем своим существом. Его шаги. Самый факт его присутствия.
Он откладывает полотенце. Убирает волосы, прилипшие к моему лбу. Ладонь его сухая и теплая, как осеннее солнце.
— Прости меня. Прости.
Кончиками пальцев он касается моих век. Говорит, говорит, но так тихо, что я никак не могу разобрать слов. Думаю — он знает, я не сплю. Я словно заперта в клетку из водяных струй. Мяконькое такое заточение. Муцуки преотлично понимает, через что мне приходится проходить, да и я тоже все о нем знаю. А Ханеки? А поддельный вызов на пейджер? Не могу больше на него злиться. Чувствую его пальцы на своих веках. Ну почему мы снова и снова мучаем друг друга?
— Секо, Секо! — Мидзухо легонько тянет меня за ногу, пытаясь разбудить.
— Все нормально. Пусть спит. Я заберу ее домой. Я на машине, — говорит Муцуки, и меня передергивает. Мне почти страшно. Могу сказать с уверенностью: сегодня я смогу вернуться домой, только притворяясь спящей. Это очевидно.
Муцуки подхватывает меня снизу, поднимает — и я утыкаюсь лицом ему в грудь. Чувствую его тепло, слышу биение его сердца. Чувствую себя уютно, как ребенок. Да, мы с ним никогда не занимались любовью — и пусть, все равно наши тела идеально подходят друг для друга.
На парковке блеск закатного солнца отражается в бесчисленных рядах машин. Тело мое чуть покачивается в такт походки Муцуки. Приоткрыв глаза, я ищу взглядом старенькую, побитую малолитражку. Маленькую, темно-синюю. Любимую машину Муцуки.
— Мы, наверное, назад на метро поедем, — голос Ханеки.
Они собираются уходить, и тут Мидзухо идет с главного козыря.
— Дождаться не могу завтрашнего дня, уж тогда-то я найду концы в этой истории, — говорит она.
А я забыла поблагодарить пожилую женщину в белом. Как неудобно!
— Берегите себя, — услышала я ее слова, когда мы выходили из медпункта.
И все, что я помню о ней, — ее ноги. Длинные, худые, как палочки, подвижные ноги.
Даже в машине я продолжаю притворяться спящей. Муцуки молчит, только ставит одну из моих любимых кассет. Мы еле тащимся по дороге над обрывом, и я начинаю вспоминать дом. Веранду с белыми перилами. Лилового человечка. Древо Кона. Я хочу, чтоб мы поторопились, чтоб как можно скорее были дома. По-прежнему прикрыв глаза, я открываю окно машины, и нежные переливы голоса оперной певицы мягко плывут ввысь, в вечернее небо.
Серебряные львы
Я вернулся из больницы. Секо смотрела телевизор в гостиной — и, судя по всему, смотрела очень увлеченно.
— Привет, я дома, — сказал я, но глаза ее были по-прежнему прикованы к двадцатипятидюймовому экрану.
— Добро пожаловать домой [6], — пробормотала она.
Новый телевизор мы купили в кредит. Я уже явственно видел огромные пятна пыли по всему экрану.
— Что смотришь?
— Телевизор смотрю, — молниеносно огрызнулась Секо.
Пока что выносить ее поведение было вполне возможно, и я просто пожал плечами и решил принять ее ответ за чистую монету. Снял рабочий костюм, почистил туфли, сходил в ванную умыться. Когда я вернулся в гостиную, передача уже закончилась.
— Что бы ты хотела на обед? — крикнул я, окидывая взглядом содержимое холодильника.
— Да все равно, — ответила она рассеянно, словно мысли ее блуждали где-то далеко, на волне телевизионной программы.
В холодильнике еще оставалось мясо для гамбургеров, которые мы частично использовали вчера, так что я решил пустить его на фрикадельки. Да. Суп с фрикадельками. Неплохо.
— Так и о чем была передача? — На сей раз я подбирал слова более осторожно.
— Это был документальный фильм. О диких животных. Там было про больную газель, она все бродила и бродила кругами, пока не упала мертвой. А потом про маленького слоненка, он наступил на собственный хобот и свалился. И про то, как зебры спариваются, и про то, как стая гиен сожрала гну. — Она продолжала, и в голосе ее слышалось восхищение. — Оказывается, антилопа гну может почуять дождь аж за пятьдесят километров! Но антилопы — слабые животные, а у них столько врагов — львы, гиены, гепарды… Каждый день антилоп убивает множество зверей!
Секо в подробностях повествовала мне об антилопах, пока я готовил обед. Теперь она не скупилась на детали. Меня удостоили весьма натуралистического описания, как именно убивают и пожирают бедняг гну. С какой скоростью гиены терзают свою добычу, какие жадные существа коршуны… Они даже мясо, оставшееся между ребер, выковыривают, сообщила мне Секо.
— Даже крошечные львята — и те! — рассказывала она. — Носики — маленькие, а все в крови. Они головенки прямо в раны засовывают и глотают, не жуя…
Я перевел взгляд от аккуратной линии свежеприготовленных фрикаделек вверх, к лицу Секо, и промолчал.
Во время обеда Секо, похоже, все еще думала о чем-то своем. (Обед в итоге вышел самый простенький: суп с фрикадельками и яйцами и тушеные грибы.) Увиденное явно произвело на нее сильное впечатление.
— Хочешь, сходим завтра куда-нибудь? — спросил я, пытаясь за уши втащить ее обратно в реальный мир. — В кино, например? Мы уже так давно никуда с тобой не выбирались…
Секо сказала — нет, она обещала зайти к Мидзухо. Со дня инцидента в парке развлечений прошла уже неделя, а она все еще не дала Мидзухо никаких объяснений.
— Может, мне с тобой пойти?
Секо покачала головой.
— Я не надолго. И вообще, завтра воскресенье. Твой день великой уборки.
Уборка! Ах, сколь манило меня все, заключенное в этом слове! Гора пыли, скопившейся за шкафчиком для обуви… плесень между кафельными плитками в ванной… Я словно бы готовился к битве!
После обеда Секо приготовила три чашки чая. Одну для себя, другую для меня, а третью-для Yukka elephantipes [7].
— Слышал ты когда-нибудь о серебряных львах? — спросила Секо, доливая рому себе в чай.
— Что, очередная твоя звериная история про льющуюся кровь и вырванные кишки? — поморщился я.
— Нет. — Секо нахмурилась. — Нет, это легенда такая.
— А-а, легенда?
Какое облегчение! Я отхлебнул чаю с ромом и попросил:
— Расскажи мне. Что это за история?
А легенда, по словам Секо, была такая: раз в поколение в самых разных уголках мира почему-то одновременно рождается множество белых львят. Шерстка их так белоснежна, что прочие львы отказываются признавать их за своих, и очень скоро они исчезают из прайдов.
Секо продолжала:
— Но в действительности, понимаешь ли, львы эти волшебные. Они просто сами уходят из прайдов, уходят, чтобы жить вместе, самим по себе. Мяса они не едят, они травоядные животные. И еще, никто точно не знает почему, — только все они умирают молодыми. Они ведь от рождения-то не очень крепкие,
