Это была не бездушная машина, а настоящий Разум — созданный руками человека и действующий иначе, нежели человеческий, но все-таки разум. Он умел слушать, понимал с полуслова и чутко улавливал малейшие нюансы её настроения. Беседовать с ним было одно удовольствие. И, как вскоре выяснилось, говорить при этом вслух — вовсе не обязательно. Биокомп в её голове уже работал на полную мощь, позволяя Альду получать информацию не с периферии, а непосредственно от мозга. Мыслей ему хватало вполне.
Механизм, разумеется, был значительно сложнее, но чтобы его понять, по словам Альда, требовалась целая лекция о деятельности мозга, биокомпьютерах, принципах их работы и взаимодействии с нервной системой. А она никогда не увлекалась наукой. По крайней мере, так ей казалось.
Порой, правда, Альд делал из её слов совершенно неожиданные заключения. Как объяснял он сам, виной тому были различия в менталитете: он реагировал согласно заложенным в него базовым характеристикам, то есть 'думал' так, как думали его создатели. Но пропасть между ними стремительно сокращалась — искин не только слушал и рассказывал, но и параллельно выполнял тысячи других действий, в том числе анализировал её речь и поведение. 'Служить Сердечнику — основное назначение данной системы', и Альд старался создать для неё ситуацию наибольшего комфорта.
У Альда была ещё одна замечательная черта: он ничего не забывал.
Искин собирал информацию, анализировал, сводил воедино, но делиться выводами с хозяйкой не спешил. 'Слишком большая нагрузка на психику, — упрямо бубнил он, — это может привести к нервному срыву, а основное назначение данной системы — заботиться о благосостоянии Сердечника. Когда будут сделаны окончательные выводы…
Всё же, кое о чём — очень мало и очень неохотно — Альд рассказал, и его хозяйка, объединив этот рассказ с обрывками собственных воспоминаний, начала упорно искать ответы сама, хотя и чувствовала, что каждый неминуемо потянет за собой ещё полсотни новых вопросов.
Где бы ни был её дом, она находилась в тысячах световых лет от него — в центре галактической империи Веллс-та-Нейдд, на столичной планете Аргеанна, вернее, где-то в её подземельях
Альд немногим помог в его поисках. 'Ардражди, — уверенно сказал он, едва она закончила рассказ, — космодесантник или корбезовец'. Но на приказ немедленно, сию же секунду отыскать этого человека, ответил только: 'Недостаточно сведений об объекте. Требуется дополнительная информация'. Его хозяйка не стала унывать, решив придерживаться первоначального плана: найти человека, сидящего повыше, заглянуть ему в глаза и очень вежливо попросить оказать содействие в поисках. С таким козырем, как Альд, проигнорировать её не смогут, а если попытаются, небольшое локальное планетотрясение придаст её словам необходимый вес. Искин уверял, что произвести его не составит труда.
Девушка сердито зашипела, почувствовав, что ещё немного — и от таких мыслей у неё в голове образуются тушеные мозги с горошком, и внезапно оглушительно чихнула. Платьице без рукавов не слишком подходило для прогулки по насквозь продуваемым коридорам.
'Так и пневмонию подхватить недолго… — рассеянно подумала она и чихнула снова.
— Почему здесь так холодно? И воздух какой-то… жесткий, что ли… — пожаловалась она вслух и грубо пнула что-то мягкое, попавшееся под ногу. Отлетев в сторону, существо издало хорошо знакомый писк и шустро помчалось прочь. Только цокали по полу маленькие коготки. — Йодина родина, ничего себе прогресс! Техногенная, блин, цивилизация! У вас тут крысы бегают! Крысы!!!
Альд помедлил, словно раздумывая.
— Но мне такой явно не подходит!
Девушка задумалась.
— Давай двадцать пять по Цельсию, плюс-минус градус…
— Э-э-э… — растерялась девушка. — Кажется, один умник, который придумал шкалу измерения температур. Во-о-от… хммм, с чем бы сравнить… температура моего тела примерно тридцать шесть и шесть по Цельсию. Ммм… бумага воспламеняется при четырёхстах пятидесяти одном… ой, нет, нет, это Фаренгейт! А по Цельсию… двести двадцать три… или двести тридцать три?… И, получается, двадцать пять…
В лицо ей повеяло тёплым ветерком.
— Хорошо быть альдовладелицей, — пробормотала девушка. — Но будет ли, наконец, свет в конце тоннеля? А если будет, то когда?…
Она осеклась, когда сделала ещё несколько шагов и увидела впереди тусклое белёсое пятно света, после блужданий в темноте показавшееся ей непривычно ярким.
— Я спросила риторически. Но буквально — тоже неплохо.
Пятно света неторопливо приближалось. Наконец, путеводный огонёк потух, мигнув на прощание, и девушка через раздвинутые металлические двери вошла в маленький, неярко освещенный тамбур, а затем, через другие, точно такие же двери, попала в небольшую комнату с низким потолком. Створки беззвучно сомкнулись за её спиной.
В комнате не было ни пылинки, и выглядела она так, словно её покинули минуту назад. По-видимому, она являлась служебным помещением: голые стены, на потолке световые панели чередуются с обычными в шахматном порядке, пол нейтрально серый, не то из металла, не то из пластика, минимум предметов интерьера. В углах слабо мерцали тонкие матово-белые витые колонны, в центре комнаты располагалась невысокая круглая платформа, а рядом с ней — нечто, напоминающее сюрреалистичный столик на длинной и тонкой ножке. Крышка была поднята почти вертикально, и на черной поверхности светился алый отпечаток человеческой ладони.
Тем удивительнее была трогательная в своём одиночестве игрушка, лежавшая на полу возле платформы — пушистый зверёк, похожий на тигрёнка, шестилапый, фиолетовый с ослепительно-белыми полосками. Незваную гостью не оставляло странное ощущение, что двери вот-вот снова откроются, и в неё войдут люди, вбежит малыш, наверное, сын кого-то из служащих, и с криком радости кинется к потерянной игрушке… Но этого не могло быть. Комната оставалась закрытой для людей более шестисот лет, и тот малыш давным-давно умер от старости.
Не лет, поправила она себя