– Здесь написано, что вы русская.
– Конечно, – хмуро подтвердила Соня. – Такая же русская, как и вы.
– Что вы говорите! Меня, в отличие от вас, никто не причисляет к безродным космополитам, которым ничего не стоит двадцать с лишним лет прожить вдали от родной земли!
– Как советский человек и член партии я нахожусь там, куда послала меня страна, – в том же духе ответила ему Соня.
– Выходя замуж за иностранца, вы, очевидно, хотели лишний раз подчеркнуть свой патриотизм?
– Это не дело партии, и вы это знаете!
– Это партия будет решать, что имеет к ней отношение, а что нет, – чеканя слова, сказал Лигацкий.
«Следи за собой, – твердила себе Соня. – Слишком уж официально он держится».
– Хорошо, товарищ Лигацкий. Позволю себе напомнить, что, когда я выходила замуж, партия не возражала. Напротив, было отмечено, что я выхожу за Джерри Рида в интересах моей страны. И это отражено в моей характеристике.
– Там отражено также, что вы использовали свое партийное положение при переезде из Брюсселя в Париж.
– От каждого по способностям – каждому по потребностям, – сухо сказала Соня.
Лигацкий нахмурился.
– Очень умно. Может быть, вы найдете у Ленина цитату, чтобы объяснить, как переход вашего сына на американскую сторону послужил интересам партии?
– Роберт ни на чью сторону не перешел. Он обязан был принять американское гражданство по действующим в стране законам...
– По советским законам он мог принять наше подданство! – перебил ее Лигацкий. – Он предпочел американское. Почему?
Соня почувствовала, как гнев вытесняет в ней страх и чувство благоразумия.
– Он взрослый человек, и он сделал свой выбор. Вас это не касается!
– Это касается партии, товарищ Рид. Вы, как коммунист, должны были так воспитать сына, чтобы, став взрослым, он смог сделать правильный выбор. То, как вы его воспитали, можно рассматривать как невыполнение партийного долга и родительских обязанностей!
Соня застыла с открытым ртом. Возражать не имело смысла, ибо всякое ее слово еще более осложнило бы ситуацию.
– Итак, товарищ Рид, что вы скажете о себе?
– О себе? – опешила Соня. – Я вас попрошу, товарищ Лигацкий, говорить по существу.
– Существо дела, товарищ Рид, заключается в том, что вы недостойны высокого звания коммуниста. – С этими словами Лигацкий бросил ее партбилет в стол и с лязгом захлопнул ящик.
– Вы не имеете права! – Соня вскочила. – Это нарушение всех принципов социалистической законности!
Лигацкий тоже поднялся.
– Не вам учить партию законам! Вы считаете себя русской? Да за двадцать лет жизни на Западе вы окончательно разложились. Муж – американец. Сын – перебежчик. А сами завели интрижку с начальником и думаете, что он защитит вас, когда ваша измена вылезет наружу?
– Так вот оно что! Теперь ясно. Кажется, здесь постаралась Раиса Шорчева.
– Раиса Шорчева – русская патриотка, чего нельзя сказать о вас.
– Я требую, чтобы мне немедленно вернули партбилет. Вы забрали его незаконно. Я требую, чтобы со мной обращались по советским законам!
Лигацкий сел и скрестил на груди руки.
– Членство в партии, – изрек он, – это не право. Это высокая честь. И я имею полномочия исключить вас из ее рядов. Вам ясно, что это означает?
Соня медленно опустилась на стул, боевой дух оставил ее. Исключение из партии означало в лучшем случае потерю работы в Париже. Потом – ничтожная должность в Союзе, скорее всего, к востоку от Урала. Бунтовать бесполезно, в Париже для нее подходящей работы не найдется – ни одна солидная фирма не станет портить отношения с «Красной Звездой». Черный список... Подчиниться и поехать в Союз – и того хуже. Тогда ей не увидеть больше Илью. Придется расстаться и с Джерри. И потом – отвратительная работа в провинциальном городишке – скорее всего, до конца жизни...
– Я вижу, что бы я ни говорила, вы не измените ваше решение, – жалобно пролепетала она.
– Не тратьте зря времени, – отрезал Лигацкий. – Если бы дело зависело от меня, я поступил бы с вами как с предателем и закатал бы на долгие годы за Полярный круг.
– Гулага больше нет, – возразила Соня.
– К несчастью, пока это так...
Соня неуверенно поднялась.
– Сядьте, товарищ, – сказал Лигацкий.
