– Нет, Джерри. Я прошу твоей помощи. Скажи, что делать?
Джерри смотрел на нее не отрываясь. Как русские хотели, чтобы она вышла за него замуж! Чтобы он согласился работать в ЕКА, а они получили конструкцию американских «космических саней». Какая горькая ирония! Он думал о Борисе Вельникове, об этом ничтожестве, безжалостно раздавившем его мечты, – точно так, как такое же дерьмо в Пентагоне душило Роба Поста. Он думал о выросшем в изгнании сыне; увидит ли он его когда-нибудь? Он думал о своей русской дочери, которая разделяла его мечту и которую заставили ради этой мечты предать своего отца.
Проклятые русские. Джерри мучительно искал выход. Он пытался придумать хоть что-нибудь, но ничего не выходило. И чем дальше, тем сильнее охватывала его бешеная злоба. На Лигацкого. На партию. На Советский Союз. На Соню. И на себя самого – почему? За что? Непонятно.
– Ну что, Джерри?
Он поднял руки и вздохнул.
– Решай сама, Соня. Решай сама...
– Давай подойдем с другой стороны, – неуверенным голосом предложила она. – От нас требуют только формально расторгнуть брак. И жить отдельно. Я найду где-нибудь небольшую квартирку. Мы сможем видеться. Мы сохраним работу. Франя останется в школе пилотов. Маршал Донец не пострадает. Рано или поздно все уляжется. Партия потеряет к этому делу интерес, и мы опять будем жить вместе как муж и жена, только под разными фамилиями...
– Муж и жена, только под разными фамилиями?
Джерри почувствовал, что ложь, в которой ему приходилось жить, становится такой извращенной, что дальше терпеть ее было невозможно. Кажется, наступил предел самообману. На этот раз его в прямом смысле слова ткнули мордой в дерьмо.
– Чего ты от меня хочешь? От нашего брака только общая фамилия и осталась. Не от чего отказываться! Иди целуй свою партию в волосатую красную задницу! Получай свой проклятый развод!
Он вдруг почувствовал нечто вроде облегчения: бесконечное, жуткое напряжение последних дней разрядилось, выплеснулось ядовитой желчью. Он сказал холодно:
– Я облегчу тебе жизнь. Я сам подам заявление. По-моему, у меня для этого есть достаточное основание.
Он знал, что его слова означают конец их брака. Во всяком случае, у него хватило мужества сделать решающий шаг.
...Соня залилась слезами. Она вдруг поняла, что любит его. Любит, невзирая на все, что она сделала. Ей захотелось обнять его и сказать, что вместе они устоят против целого мира, как когда-то. Боже мой, как давно это было...
Но поздно, он не поверит ей, да и какие у него основания верить? Это принесло бы ему новые страдания, а она и без того измучила его сверх меры. Пусть лучше он ее ненавидит.
– Можешь оставить себе квартиру, – сказала она. – Все, что у нас есть в банке, тоже твое. Я не возьму ничего.
– Можешь забрать все себе! – выкрикнул Джерри, вскакивая. – В этом доме ноги моей больше не будет! – С этими словами он выскочил из гостиной, хлопнув дверью. Спустя несколько минут вернулся с маленьким дорожным саквояжем.
– Джерри, Джерри, ты не должен... – Соня бежала за ним.
– Нет уж, хватит, – бросил он не оборачиваясь. На пороге задержался на мгновенье, бросил на нее быстрый взгляд и сказал: – Будь счастлива, Соня.
И захлопнул дверь.
– Ты тоже, Джерри, – прошептала она, и слезы покатились по ее щекам.
Соня медленно побрела назад. Квартира, в которой они прожили двадцать лет, казалась огромной и ужасно пустой. Ей чудилось, что мебель насмехается над ней и безделушки на полках в чем-то обвиняют ее. Она упала на диван и попыталась ни о чем не думать. Не получилось. Она решила напиться, но водка не помогала – боль не давала забыться и расслабиться. С каждой минутой она все острее чувствовала страшное одиночество, и ничто не приносило облегчения. Боже, как это мерзко – но пусть лучше это, чем остаться наедине с собой в эту бесконечную ночь...
Соня подошла к видеотелефону и, ненавидя себя все сильнее, позвонила Пашикову. Именно сейчас, более чем когда-нибудь, ей нужен был рядом мужчина, которого она могла бы назвать другом.
Сенатор Карсон: В некотором смысле этот Вольфовиц – величина. Конечно, я имею в виду не рост.
Билли Аллен: То есть?
Сенатор Карсон: По меньшей мере в одном он прав, Билли, – многие наши экономические проблемы возникли из-за того, что мы лишились богатейшего и огромного рынка.
Билли Аллен: Вы предлагаете вступить в Объединенную Европу?
Сенатор Карсон: Нет, черт побери! Прежде всего, проклятые европешки нас туда не пустят. Но... Если бы произошло нечто такое, что могло бы изменить это дрянное положение, – скажем, нам удалось бы разъяснить европейцам, что русские хотят с их помощью завоевывать мировое господство... Тогда игра пошла бы по-другому.
Билли Аллен: Но как это сделать, сенатор?
Сенатор Карсон: Я обдумываю это, Билли, и, может быть, буду баллотироваться в президенты.
На поиски квартиры у Джерри Рида ушло две недели. После работы он мотался по Парижу, сварился с маклерами, осматривал слишком дорогие для него квартиры. Это хоть как-то отвлекало от мрачных мыслей. Джерри завтракал в гостинице, ехал на работу в метро, с головой уходил в дела, а вечером снова приступал к поискам. Потом мрачно обедал в закусочной – с бутылкой вина – и, вернувшись в свой отель, сразу же
