Бобби пошел в гору. Границы Америки все еще были закрыты, полеты не возобновлялись. Поэтому в Париже оказалась лишь горстка американских журналистов, а от «Стар-Нет» был только он один. От него неистово требовали материалов на любые темы – от пустых речей официальных лиц до проамериканских рисунков в метро, от демонстраций протеста перед русским посольством до американского бара «Гарри». Все было радостно, изнуряюще, чудесно, но в этом было что-то нереальное. Он носился по Парижу, собирая материал по грингомании. Парижане выглядели как в добрые старые времена – будто встретились надолго разлученные влюбленные. А стрелка часов между тем неуклонно двигалась к полуночи.
Ведь если серьезно поразмыслить – чего никто не хотел делать, – президент Вольфовиц не решил проблему. На Украине по-прежнему стояли ракеты; русские не думали отступать. Вольфовиц всего лишь заморозил кризис в момент, когда волна разрушения была уже готова – как на знаменитой картине Хокусаи – обрушиться на мир. Она по-прежнему висела над головами, готовая сорваться, как только выборы в России растопят невидимую стену.
Это действительно была мания. Париж чествовал какую-то мифическую Америку, ту, о которой Бобби тосковал в детстве, Америку, бывшую маяком для Европы в мрачные дни.
Французы презрительно звали его «гринго». Сейчас его родина вновь заняла – об этом он мечтал всю жизнь – достойное место в сердцах французов.
Грандиозная демонстрация у американского посольства была любовно срежиссирована американским телевидением, но дальнейшие события развивались совершенно спонтанно. Полуофициальный спектакль закончился, взмыл американский флаг, и тогда сотни тысяч людей устремились на Елисейские поля и неистово веселились до самого утра. Они устроили сцену вокруг Триумфальной арки и даже на ней самой.
Десятки таких демонстраций прошли по всему Парижу. Американцам не давали платить за спиртное; многие парижане пытались говорить по-английски с американским акцентом, чтобы получить бесплатную выпивку. Париж не видывал ничего подобного со времен освобождения от нацистов. Возможно, это и «грингомания»; возможно, Натану Вольфовицу и не удастся спасти мир от ядерной катастрофы – что из того? Состоялось величайшее ночное гуляние, какого город не видел сотню лет.
Все кипело и суетилось, в ТАСС никого не принимали. Даже Соне, шефу «Красной Звезды», не удалось пробиться к шефу видеобюро ТАСС. Она знала, чту там творилось – то же самое происходило в «Красной Звезде» и в любом парижском отделении любой советской организации. Ужасно: они были изолированы здесь, как во вражеской стране, и оторваны от Москвы.
На улице русская фраза могла стоить жизни; русского акцента было достаточно, чтобы вас не пустили в полупустой ресторан. Французские коллеги на телецентре держались с холодной вежливостью. Деловая жизнь замерла.
Москва молчала или давала невнятные и противоречивые указания, в которых сквозила паника. Горстка еврорусских в Кремле делала все, что могла, для спасения Русской Весны, – постоянно думая, как сберечь свои задницы в случае поражения на выборах, – а военное правительство грозно поглядывало на них через плечо. Так что несчастным ублюдкам из ТАСС было совсем скверно: приходилось сообщать дурные новости, придавая им пристойный вид. Неудивительно, что Соню не пускали к Леониду Кандинскому. Будь она шефом ТАСС, она бы тоже нашла себе норку, залезла в нее и замуровала вход. В конце концов она пробилась. Атмосфера в офисе ТАСС была как в морге. Шеф, лысеющий толстяк чуть старше пятидесяти лет, выглядел так, будто спал не раздеваясь. Небритый, с воспаленными глазами, он сидел за столом, заваленным пластиковыми стаканчиками из-под кофе. В ониксовой пепельнице – гора окурков. Запах табачного дыма, пота и паранойи висел в воздухе.
– Ты-то зачем пришла? – сурово спросил Кандинский. Он выудил из ящика сигару, откусил конец, выплюнул его на пол, закурил и втянул в себя вонючий дым.
– У меня есть для тебя сюжет, Леонид.
– Чудесно! – провыл Кандинский. – В самый раз, что надо!
– Он тебе понравится...
– Безусловно! Я же модерновый советский журналист, а? Очередной «жареный факт» озарит мои дни? Не рассказывай, сам знаю! Еще одна неистовая демонстрация в поддержку Натана Вольфовица? Посольство снова забросали дерьмом?
– Увлекательный человеческий сюжет...
– Вот как? Чудесно! Мы всегда интересовались людьми. Они куда занятней, чем животные.
– Господи, Леонид, держи себя в руках!
– Держать себя в руках? Я бы с милым сердцем держал себя в руках, Соня. Пусть только люди оставят в покое мои лацканы и перестанут на меня гавкать! Ты не представляешь, что здесь творится! Эти медвежьи ублюдки из Москвы требуют «положительных репортажей», и бесполезно им говорить, что ничего положительного не случилось! КГБ вылезло со свалки истории и грозит страшными последствиями, если мы не будем придерживаться линии партии. Но никто не знает, какова линия партии. А теперь являешься ты! С «интересным человеческим сюжетом»!
Соне очень хотелось влепить ему пощечину. Что за дрянной спектакль!
– Тебе понравится, Леонид, – сказала она. – Это представит нас в несколько лучшем свете.
– В самом деле? – Кандинский все-таки заинтересовался. – Итак, суть?
– Повернуть грингоманию себе на пользу.
– У тебя действительно есть за что зацепиться?
– Жест доброй воли между нами и администрацией Вольфовица.
– Хорошо, хорошо. Ну-ка расскажи, на худой конец посмеемся...
И Соня стала рассказывать все по порядку. Закончила конкретным предложением:
– ТАСС может дать статью одновременно со «Стар-Нет». Советский Союз предлагает американцу, отцу «Гранд Тур Наветт», выйти на орбиту на аэрофлотовском «Конкордски» и ходатайствует перед Европарламентом о его полете на космическом корабле, им же созданном. Это будет жест мира и европейской солидарности.
