В этом заключалась вся разница, и университет Беркли
Он пригласил Эйлин пообедать в недорогой африканский ресторанчик, а потом в свою комнатушку в Малой Москве. Там они часа два предавались любви, после чего она заявила, что ей надо возвращаться в общежитие. Он немного поуговаривал ее остаться – больше для приличия, ибо общаться с ней вне постели было уже не так интересно. Он уже чувствовал себя обитателем Малой Москвы, а Эйлин Спэрроу была здесь чужой. На следующий день была суббота, в Малой Москве намечалась вечеринка, и Бобби мог пригласить ее как законный член общины, но не стал ее звать – ему хотелось быть независимым от всех, даже от нее.
К девяти вечера дом был полон народа, веселье подогревалось вином, водкой и текилой; здешние правила требовали, чтобы спиртное приносили с собой; иначе коммуна не справилась бы – вечеринки происходили каждую неделю. Вольфовиц формулировал это так: «Во всей Америке не осталось понятия бесплатного завтрака, но мы нашли способ обеспечивать себя бесплатной выпивкой».
В гостиной запускали разнообразную музыку – некоторые приносили с собой кассеты. Кое-кто курил самокрутки, и незнакомый тип в кожаной куртке уверял, что это настоящая марихуана – нелегально доставлена в солдатском ранце с венесуэльского театра военных действий...
Бобби расхаживал среди гостей, ожидая, что Эйлин все-таки придет, и надеясь в глубине души, что этого не будет. Вокруг сновали совершенно неправдоподобные девчонки, одетые на смерть мужчинам в светящиеся электроплатья, прозрачные блузки и почти невидимые шорты, в распахнутые рубашечки, из-под которых в нужную секунду выскакивают титьки. И все они, парни и девчонки, расспрашивали его о жизни в Париже, хотели узнать, что он думает о вступлении Советского Союза в Объединенную Европу, и порвет ли Европа отношения с Соединенными Штатами в случае их вторжения в Мексику, и чем отличаются, если отличаются, женщины Европы от них, американок. Бобби оказался кочующим центром притяжения, и все эти разговоры и всеобщее внимание к нему доставляли ему безмерное наслаждение.
Дело было даже не в эгоистическом удовольствии. Бобби ощутил себя принадлежащим не только Малой Москве – всем «красным» в Беркли. Они тоже были своего рода американцами в изгнании, они мечтали об американском возрождении, уповая на давнее радикальное прошлое Беркли. Они мечтали об Америке, отказавшейся от латиноамериканских авантюр, разрушившей стены «Американского Бастиона», присоединившейся к Европе и снова являющей миру свет и свободу.
И вот они слушают его – Бобби Рида. Он в центре внимания этих фантастических и интеллигентных девушек, рассказывает байки о Европе, из которой, честно говоря, не знал, как вырваться. Ему оцепенело внимает красавица Сандра – огромные карие глаза, тонкий профиль, кофейного цвета кожа, черные локоны, ниспадающие на плечи. На ней цветная накидка, почти прозрачная, и ясно, что под накидкой ничего нет. Сандра слушала Бобби дольше остальных, молча пожирая его глазами.
В переполненной комнате Бобби устроился на старом диване, продолжая рассказывать историю о беспорядках у американского посольства:
– Я как раз был там, получал паспорт... Они забросали все стены дерьмом. Толпа штурмовала ограду, и охране пришлось применить излучатели...
– Защищая вонючий флаг и дерьмовых шовинистов! – выкрикнул кто-то.
– Защищая попавших в ловушку людей! – возразил Бобби.
– Лучше бы они выгнали все посольство – был бы хороший урок нашим наци!
Молчавшая до сих пор Сандра спросила нежным голосом, от которого у Бобби закололо в кончиках пальцев:
– А ты, ты сам – ненавидел французов? В смысле, когда это происходило?
Бобби, глядя в ее глаза, пытался догадаться, какого ответа она ждет.
– Нет, – сказал он. – Мне было страшно, и я был зол, но... Я хочу сказать: ведь эти люди были правы. Америка только что устроила Европе такую встряску, что причин ненавидеть нас у европейцев хватало.
– Это мудро, – промурлыкала Сандра, и Бобби показалось, что она подвинулась ближе к нему.
– Так почему ты защищаешь долбаных морских пехотинцев? – закричал кто-то.
Бобби пожал плечами, не отводя глаз от Сандры, и вдруг вспомнил, что говорил ему Вольфовиц.
– Морские пехотинцы играли дерьмовыми картами, – ответил он. – И сыграли так хорошо, как могли. Посольство осталось на месте, никто серьезно не пострадал. Можно было гордиться тем, что ты – американец.
– Гордиться тем, что ты американец? – насмешливо передразнил его парень в ковбойской шляпе. – Тем, что мы сделали с Европой? Собираемся сделать с Мексикой?
– Но мы-то все равно американцы, – вздохнул Бобби. – Если начнем ненавидеть Америку, не придем ли к тому, что возненавидим себя? Неужели мы отдадим страну шовинистам?
Наступило молчание. Сандра медленно поднялась и пересела к нему на диван.
– Ты не против?
– Ну что ты! – Бобби глядел на нее восторженно.
– Ты в самом деле европеец, да?
Бобби пожал плечами и положил руку на спинку дивана, поближе к Сандре.
– Всю жизнь пытаюсь ответить на этот вопрос. В Париже я чувствовал себя американцем, а вот в Нью- Йорке и Майами быть американцем мне хотелось меньше всего...
Сандра придвинулась еще ближе, и Бобби вдруг обнаружил, что вся компания исчезла, оставив их вдвоем.
– У тебя здесь комната, да? – Сандра уверенно предложила новую тему.
– Привет, Бобби! – раздался вдруг звонкий девичий голос.
