Опасности прекрасный лик

Ларк… Ларк… Ларк[7].

Теперь это было ее имя. Имя человека отражает его сущность. Что это значит применительно к ней? Что за человек Ларк?

Она не знала этого. Иногда Пенни чувствовала, что не только ее лицо, но и сама она меняется.

Что бы подумал об этом Дом?

Интерес доктора Белламона к пациентке был далеко не формальным. Он был поражен тем, какое бедное, по его меркам, образование получила она. Европейская политика была для Пенни загадкой. Она ценила искусство, но мало понимала в нем. Она не читала ни Шекспира, ни Мильтона, никогда не была в театре.

— Нам придется это исправлять, — говорил он ей и покупал билеты на различные спектакли в лондонском Вест-энде.

Не раз Пенни спрашивала, почему он столько делает для нее, но он всегда сводил все к шутке или к какой-нибудь очередной истории. Она помнила то, что он сказал ей в самый первый вечер: доверять ему, даже если ей ничего не понятно, — но Пенни обнаружила, что не может доверять безгранично. Он был примерно того же возраста, что и Джастин Грум, и она всегда была с ним настороже, несмотря на то что он не допускал в отношении нее никаких попыток к физическому сближению. Даже когда хирург учил Пенни, как держать теннисную ракетку, он почти не касался ее.

Он поощрял ее к чтению, и она читала больше, чем когда-либо. Пенни прочла автобиографию Айседоры Дункан, письма Роберта Луиса Стивенсона, жизнеописание Гарибальди. Эти люди, жизнь которых была полна героизма и приключений, внушили ей чувство, что то, что делает она, является захватывающим и смелым.

Долгими летними вечерами доктор Белламон рассказывал Пенни о последних заслуживавших интереса новостях и разъяснял политические события. Вместе они разбирали отрывки из пьес или стихов, которые она не понимала. Днем доктор иногда брал Пенни с собой в Лондон и оставлял ее в Музее Виктории и Альберта или Британском музее. Целые дни проводила она, разглядывая картины и скульптуры, а по дороге домой доктор Белламон подробно расспрашивал ее о том, что она видела. По выходным, когда он не принимал пациентов в своем кабинете в Лондоне и был свободен от операций в госпитале, доктор учил ее играть в теннис на своем травяном корте. Иногда они играли в крокет.

Да, сама ее сущность переделывалась.

А разве можно переделать также душу?

Пенни зажмурила глаза. Дому это было бы интересно, невольно подумала она. Они бы обсудили философскую природу человека с точки зрения его тела и его имени. Дом напомнил бы ей, что она была личностью до того, как все это случилось.

Это было труднее всего: помнить, какой она была прежде, до смерти отца. Все ее хорошо знали, она была полна жизни и всегда попадала в неприятности. Именно она познакомила приятелей с наркотиками. Она напивалась на вечеринках с тех пор, как ей исполнилось тринадцать. Лгунья… воровка… потаскуха …

Такой была Пенни до того, как в ее жизни появился Дом.

Ей пришло в голову, что она начала меняться задолго до того, как случилось несчастье с ее лицом. Сьюзан уже привила ей вкус к образованию, научила ценить искусство и музыку, заложила в нее основы понимания кино. На торжестве по случаю окончания школы Пенни выглядела очень мило. Так сказал Джонни… и другие тоже. Она уже начинала выглядеть образованной и утонченной. Она уже ступила на путь, движение по которому доктор Белламон просто продолжил.

Это не было случайным превращением. Это составляло часть процесса ее взросления.

А еще она влюбилась. Несмотря на болью отзывавшуюся в сердце уверенность в том, что она никогда больше не увидит Дома, она все же чувствовала, что любовь к нему обогащает ее.

Ларк снова открыла глаза. Она теперь чувствовала себя сильнее. Более приближенной к реальности. У нее было свое «я». «Я была, я есть, я буду». Ключ был в осознании неразрывности ее жизни. В этом и было открытие.

Но это далось нелегко. Когда наступила осень, она ярко припомнила предыдущую осеннюю пору, когда они со Сьюзан столько времени проводили в уютной кухне. Она пережила период смятения и одиночества, заполненный попытками осознать, что лицо ее опять будет выглядеть нормально. У нее бывали кошмары, несколько раз она просыпалась в слезах и звала Сьюзан. Когда она осторожно сказала о дурных снах доктору Белламону, тот заверил ее, что это нормально.

— Ты пережила глубокий шок. Твое подсознание ищет пути преодолеть его.

Именно в эти месяцы депрессии на нее накатывалась такая тоска по дому, что это вызывало боль, и Пенни мучили особо острые подозрения относительно того, почему это доктор Белламон столько делает для нее. Никто и никогда ничего не делает просто так, особенно для человека, которого раньше ни разу даже не видел. И все же он казался таким отстраненным и был всегда безупречно вежлив.

Однажды октябрьским днем, ближе к вечеру, когда они возвращались с прогулки в лесу, доктор Белламон спросил ее:

— Почему ты запираешь дверь на ночь?

Пенни была озадачена тем, что ему это известно. Неужели он пытался войти?

— Не беспокойся, — добавил он. — Я не пытался открыть твою дверь. Сара сказала мне, что ты открыла ей дверь ключом, когда она утром принесла тебе горячий шоколад. Мне просто любопытно. Ты все еще боишься людей, от которых убежала из Штатов? Уверяю тебя, здесь они тебя не найдут.

Пенни шла молча и, прищурясь, смотрела на низко опустившееся негреющее солнце. Наконец она произнесла:

— Меня один раз изнасиловали. Я никогда этого не забуду. Думаю, я боюсь, как бы это не случилось снова.

Он кивнул.

— Я догадывался, что тут нечто подобное.

— Правда? А как?

— Ты вздрагиваешь, даже если я случайно притрагиваюсь к твоему рукаву. — Глаза его потеплели. — Насилие — ужасная вещь. Ты консультировалась у психиатра после того, как это произошло?

— Нет. Я даже не говорила об этом никому, кроме вас.

Солнце скрылось за густой серой грядой облаков, и Ларк почувствовала, как несколько дождинок упали на ее непокрытую голову. Доктор Белламон смотрел на нее с таким сердитым недоумением, что она смутилась.

— Я и не думал… — пробормотал он, словно пытался что-то понять.

— Все равно я об этом больше особенно и не думаю, — пожала плечами Ларк.

— Ты можешь закрывать столько дверей, сколько пожелаешь, если от этого тебе лучше. Но, — добавил он, — мы попытаемся открыть двери, за которыми скрываются гораздо большие тайны.

Дождь становился сильнее. Они поспешили домой. Ларк, однако, недоумевала, почему он так поразился, узнав о ней что-то, чего до сих пор не знал.

ГЛАВА 26

Однажды ветреным ноябрьским утром Ларк наконец была выпущена из госпиталя после недели медицинских операций и двухнедельного восстановительного периода.

Несмотря на синяки и легкую припухлость, она была поражена переменой, происшедшей с ее лицом. Доктор Белламон повез ее отпраздновать это событие.

— Довольна? — спросил он, ведя машину.

— Все еще не могу поверить! — Ларк вытянула шею, чтобы посмотреть на себя в зеркальце заднего обзора. — Неужели это я?!

— Думаю, что теперь ты больше похожа на себя, чем со своим прежним лицом. Широкий лоб говорит