Болтая, Сакас проводил его к дверям, провел мимо скучающего охранника в фойе института. С каждым шагом Киба ощущал растущее облегчение. Это было иррационально -- ведь конечно же, его не могут арестовать прямо сейчас, и опасность еще впереди. Но ему просто очень хотелось побыстрее убраться отсюда.
Даже если придется потом расхлебывать последствия собственной глупости.
Дело было еще не закончено. Киба, собственно, не понимал, почему бы не скинуть полученные данные на какой-нибудь носитель и не отправить их анонимно, хоть из ближайшего сетевого салона. Или это слишком опасно? Вполне возможно. Инструкции Кибе были даны четкие. И хотя он чувствовал себя просто ужасно, их следовало выполнить, иначе вся работа окажется бессмысленной.
Киба прошел три или четыре квартала. Ему становилось все хуже -- физически, возбуждение интересной беседы спадало, он ощущал похмелье, какое бывает после слишком большой откровенности; он все больше ощущал собственную глупость, беспомощность, и понимал, что погибнет. Как можно было говорить с Сакасом о таких вещах -- в такой обстановке? Почему он не сдержал себя? Хотя, может быть, и пронесет... Казалось, что опасность придет не оттуда, не от Сакаса. Пугало что-то неясное. Может быть, Киба просто устал и слишком перенервничал. Он не подпольщик, не профессионал. Он не может так жить -- но вынужден, вот уже несколько декад вынужден.
В любом случае надо довести дело до конца. Сейчас Киба думал только об этом. Выполнить то, чего требует дейтрин... и тогда уже подумать о себе, о собственном спасении. Дейтрин все равно не станет его спасать, пока не будет выполнено задание. Значит, надо просто сделать это. Киба на ходу уже незаметно открутил верхнюю пуговицу -- она не была пришита, а держалась на специальной скрепке; снял часы, в браслет которых был вмонтирован 'жучок'. Все это аккуратно сложил в пластиковый пакетик с прочной застежкой. Даже на вид -- ничего подозрительного, пуговица, часы. Хотя, конечно, пайки обязательно проверят, если найдут. Киба увидел такси у кромки тротуара, подошел, нагнулся к распахнутой в стекле форточке. Таксист выскочил, услужливо открывая дверцу перед клиентом.
Будем мыслить позитивно, мэрфел, сказал он себе, глядя на мелькающие за стеклянным куполом машины низкие облака -- такси мчалось по гигантскому виадуку над городом. Задание выполнено. Если уж дейтрина такая информация не устроит -- то что его вообще может устроить? Переправить информацию тоже несложно. Намудрил с Сакасом? На самом деле ничего страшного. Сакас же не пойдет сообщать об этом кому-то. Поболтали, и ладно. И раньше болтали похожим образом, иной раз и крамольные идеи высказывая. Записи в институте даже если и ведутся -- никто не отнесется к ним всерьез, видно же, какое там отношение к секретности. Кибу ведь спокойно пропустили, зарегистрировав чужое имя. Пока поймут, кто был в институте, пока разберутся. Да и зачем им, собственно, сейчас разбираться? Ведь никакого ЧП не произошло.
Так что ничего опасного. Все это эмоции. Дурацкие ощущения. Кажется, все равно что-то случится. Независимо от событий. Он может совершать ошибки, может делать все безупречно... все равно все кончится плохо. Но это обыкновенный страх. Объяснимый в его положении -- в конце концов, он не секретный агент из сериала 'Тайная война'.
Киба расплатился и вышел в одном из бедных тивелов Рон-Таира.
Он помнил адрес и расположение тайника наизусть. Пивная 'Золотая корона', затем две длинные бело-серые многоэтажки. Вторая переходила, как ему и говорили, в закругленное здание, похожее на башню. И вот под этим переходом он свернул в небольшую подворотню. Решетка канализации, как ему и говорили, была здесь приоткрыта. Он замешкался на минуту, будто бы поправляя брюки. Пакетик выскользнул из его руки, полетел, упал в открытое отверстие. Киба две секунды смотрел в непроницаемо черную дырку между асфальтом и сдвинутой решеткой. Но дальше -- не его забота, дальше они уже достанут пакет и разберутся сами. Только бы все прошло благополучно! Киба поддернул брюки, быстрым шагом вышел из подворотни и дал кругаля по дворам, чтобы снова попасть к городскому транспорту.
Ивик читала с монитора. Кельм смотрел на нее, подперев рукой подбородок, ловя каждое легкое движение лица, шевеление губ, взмах ресниц, и таинственно-нежное молчание матовых скул, и видел, что верхняя губа чуть оттопырена и покрыта бесцветным пушком (ее хотелось поцеловать), и черная прядь чуть колышется на виске, грозя свалиться, завесить глаза и помешать чтению (эту прядь хотелось аккуратно отвести). Ивик читала последнюю порцию написанного, из его романа, из того, что он делал вчера, каким-то чудом выкроив четыре часа после работы. Кельм знал, что ей нравится, не сомневался в этом. И в этом тоже была приятность -- дождаться, когда она прочтет, и заблестит глазами, поворачиваясь к нему, и скажет, как это чудесно, и обязательно найдет в этом неказистом в сущности, проходном отрывке, что-нибудь особенное, указывающее на несомненную гениальность писателя.
Она повернулась. Глаза засияли.
- По-моему, очень хорошо, - сказала она, - я знаю, из меня никакой критик... Но мне действительно очень нравится все, что ты пишешь. Вот посмотри! - она снова обратилась к монитору и прочитала громко вслух два предложения, описывающие внешность некоего усатенького плотного чиновника, второстепенного персонажа, - ведь здесь сразу невозможно ошибиться, по внешности видно, что это червяк,
