-- Да, скажем, в Лоре, - согласился Кельм, - Церковь святого Лоренса... Ты же помнишь?
Голубые башенки, ступени... Тоже, кстати, гэйны проектировали.
-- Да, помню! Но вот понимаешь, это обыкновенная церковь. Очень красивая, но туда люди ходят, молятся... и думают, что это так и надо, это обычное дело. А здесь любая красота, любой осколок Настоящего -- сразу превращается в коммерческую ценность.
Кельм сосредоточенно растирал в ступке душистые корни для заправки.
-- Это верно, - сказал он, - они используют душевные порывы для коммерции. С одной стороны, подумаешь, может, это не так плохо... У нас человек создал красоту, пустил ее в мир, как виртуальный образ в Медиане, который все равно развеется вскоре... кто-то поахал, кто-то покритиковал, и все. Человек уже создает что-то новое, о старом и думать забыл. И все забыли... А что здесь? Посмотри, какая организация! Во-первых, изображения замка нелицензированные запрещены. Никаких даже фотографий не найдешь нигде. Внешне -- только лицензированные, внутреннего убранства и вовсе не увидишь. Значит, надо обязательно ехать смотреть. И вот ты едешь, как в паломничество, настраиваешься. Внутренне готовишься: вся эта катавасия, символика вокруг, сувениры, целый поселок, построенный для паломников. Они буквально молятся на то, что создавали их предки веками.
- Не молятся, - возразила Ивик, - а утилизируют. Все их современные сказки, фильмы -- бездарные переложения старых легенд и книг. Вся музыка -- изуродованная классика. Их предки создали капитал, который они теперь тратят. Самое страшное при этом -- то, что мир выглядит таким устойчивым, таким незыблемым.
- Ну не такой уж он и незыблемый на самом-то деле, - бодро сказал Кельм, - а теперь давай морковочку сюда...
Ивик подперла ладонью подбородок и смотрела, как Кельм мастерит салат, как соединяет компоненты -- ярко-рыжее, белесое, нежно-зеленое, темно-зеленое, бурое; все в одноцветных фаянсовых, только разного размера мисочках, и мисочки одна за другой вычищаются, выскребаются ложкой, ненасытная салатница, по краям отмыто блестящая, принимает в себя всю эту массу, и ни капли на столе, ни крошки. Движения пальцев -- быстрые, точные, как у хирурга, скорость фантастическая, Ивик бы никогда так не смогла. И даже какая-то чуждость закралась в сердце, да ее ли этот человек -- он, такой правильный, красивый, благополучный, такой замечательный профессионал, мастер во всем, так внимательно относящийся к мелочам , даже вот к этому простому салату. Интересно ли ему вообще слушать то, что она говорит? Может, он отвечает ей только из вежливости... Сердце Ивик тревожно заметалось. Кельм неожиданно посмотрел на нее с нежностью и улыбнулся. Ивик сразу успокоилась. Любит. Конечно, любит, конечно -- ее человек.
- Я за Эрмина беспокоюсь, - сказал он, - не знаю, когда получится в Дейтрос переправить. Мне, конечно, втык дали... Но ведь теперь-то его должны забрать.
- Да, - согласилась Ивик, - я представляю себя на его месте. Знаешь, я бы начала подозревать, что все это -- дарайская провокация.
- Ну почему, - возразил Кельм, - ведь я назвал его имя, часть. Дарайцы не могли этого знать.
Ивик пожала плечами.
- Я бы все равно беспокоилась. Он может думать что, например, сам назвал эти вещи... в бреду, без сознания. Мало ли.
Кельм руками стал смешивать салат с приправой.
- У него все равно нет выхода. Он должен ждать. А когда я получу приказ, мы переправим его в Дейтрос.
- Как бы он глупостей не наделал до тех пор... Мало ли. Помнишь, ты рассказывал, как один повесился... Или он может сам ломануться в Дейтрос, а это, сам понимаешь...
Кельм озабоченно сдвинул брови.
- Пожалуй, ты права. Я вот не задумывался о таком. Надо будет что-нибудь придумать, чтобы парня успокоить.
Пальцы начинали слушаться. Эрмин играл уже несколько дней -- после работы. Оказывается, клори здесь можно было взять напрокат. Дарайский клори, конечно, шестиструнный. Но в общем перестроиться можно, Эрмин уже привыкал. Звук он убрал до минимума, отрабатывая технику. Это успокаивало, отвлекало. Хотя
