производство мак, если уж сказать честно, тоже было интересным занятием. Будем надеяться, что Тилл действительно передает все это в Дейтрос... Недавно Эрмина обожгла страшная мысль: что, если все это лишь провокация? Не мытьем, так катаньем заставить его работать на дарайцев. Хотя бы какое-то время... Но неужели они такие идиоты и не понимают, что он быстро догадается об этом?
Наверное, все же не провокация. Эрмин вспоминал Тилла, выражение его лица. Не поймешь ни черта. Блестящие, полные сочувствия глаза - 'потерпи, братик'. Встреча в столовой.. нет, вроде свой. И -- там, в атрайде -- непроницаемо холодное лицо, тусклый взгляд, и вполне убедительные уговоры сдаться, и ослепляющая боль электрического удара... Когда он был настоящим?
Как понять, что происходит? Вот что здесь мерзко -- перевертыши эти, манипуляции, ни хрена не поймешь, где свои, где враги, и что, шендак, со всем этим делать...
Эрмин сдвинул рычажок громкости. Может быть, попробовать сыграть что-то старое? По-настоящему... Рискнуть сразу со звуком.
Эрмин покрутил тембр. Здешние клори звучали тускло -- может, потому что напрокат выдавали не самые лучшие. Середина еще ничего, а басы глухие, верхов же вовсе не слышно. Однако кое-как ему удалось добиться приемлемого звучания.
Эрмин заиграл свою же собственную 'Песню камня'. Тьен пытался на нее положить слова, но так и не успел закончить, погиб, и было это полгода назад. С тех пор их группе не везло -- Сэни вышла замуж и уехала в Шари-Пал, поэтов таких, как Тьен, найти не просто... Хотя Эрмина уже некоторые приглашали, даже обещали устроить перевод в другую часть, такие клористы, как он, тоже не часто рождаются.
Пальцы слушались. Выходили иногда огрехи, которые Эрмин хорошо слышал, но не заострял на них внимания, не дергался -- ничего, все отработаем, но ведь вот льется из-под пальцев мелодия, и мир становится таким, каким должен быть; а потом музыка незаметно изменилась, стала жестче, страшнее, боль вливалась в нее, раздирала мелодию, визжала на высоких частотах и сваливалась вниз, разрешаясь глухим недоумением... Эрмин, тяжело дыша, оборвал игру. Пальцы не выдерживают. И еще что-то. Надо поиграть старое, гаммы поиграть, что ли, успокоиться...
- Потрясно, - произнес тихий голос рядом с ним.
Эрмин вздрогнул, повернулся. Гэйн! Не заметил даже, что в зал кто-то вошел. Глухарь на току... Только теперь он с ужасом и стыдом осознал, что по щекам катятся слезы. Шендак, неконтролируемая реакция. Раньше такое случалось, но очень редко. Дорвался до музыки наконец, что ли?
Он вытер лицо тыльной стороной ладони.
Это была девчонка из интерната. Квиссанского возраста. Странная девчонка. Тонкая, будто прозрачная, белая, глаза -- напряженно-летящие. Он таких никогда не видел.
- Ты так здорово играешь, - сказала она.
- Ты из интерната? - спросил он.
- Да. Я никогда не слышала, чтобы так... Ты дейтрин? Про тебя у нас болтали... ты пленный, да?
- Уже, наверное, нет, - криво усмехнулся он, - но я дейтрин, да.
Кели чувствовала себя странно. Шла рядом с темноволосым чужаком, говорящим с акцентом -- но привычного отторжения не было. Было интересно. Эрмин, сказал он, его зовут. Красивое имя. И сам он, если разобраться, симпатичный. Хотя и черный -- но ведь это даже красиво, оказывается. Интересно. Блондинов-то вокруг полно.
Кели предложила ему показать студию в интернате. Эрмин сильно заинтересовался. Ясно, что он хороший музыкант, настоящий. В сто раз лучше Ланси. Кели просто обожгло, когда она услышала -- за дверью -- как он играет. Вот такие они, значит, живые гэйны.
- Ты гэйн? - тихонько спросила она. Эрмин посмотрел на нее и кивнул.
От левого уголка губ к подбородку тянулся заживающий розоватый шрам. И еще один, белый, давно затянувшийся, над бровью. Клори, сложенный в чехол, болтался на плече.
- Не знаю только, можно ли мне в интернат, - сказал он озабоченно.
-
