Дневник. Продолжение

лентяем...

«Между солнцем и тьмой проложу папиросный лоскут...»

Между солнцем и тьмой проложу папиросный лоскут,
и в него завернусь, и погреюсь в тепле невеликом.
Как в пелёнке. Она не пропустит потоком тоску,
хоть ещё не воздух, не завеса, уже не вериги.

Просто хочется жить. А на многое сил – в пол-ладонь...
Только горсточка, ну – ни полпорции... Милости жажду.
И под грузом годов так охота побыть молодой...
И в пелёночке стыть чуть полегче, и кутаюсь жадно.

20 о к т я б р я

«Мир просит другого. Ни груза души...»

Мир просит другого. Ни груза души,
ни песни.
Бесплотного нет. Если есть – задушить.
Не бейся.

Ну что же, зимой и синица – слегка
идальго[2].
Свистит желтогрудая – а не слегла.
Ты тоже сойди на дорожку с ледка,
и – дальше.

20 о к т я б р я

ЛЕДЕНЕЦ или БЕЗ ХОДУЛЬ

Всего на свете горше мёд...

Франсуа Вийон

И откуда что берётся...
Новгородская берёста
тайну бережёт.

Баловство бывало в детстве —
петушки – ау, младенцы...
Сахар пережжён.

Горек сахар – а соблазн-то...
Под него поём согласно...
Промолчи, Вийон!

Но когда с ответом встречусь
и пойму, откуда трепет, —
захлебнусь виной.

Мир ещё цветной, как сахар
в леденцах, снежок над садом —
на дворе октябрь.

И опять орут с начала,
и лежит в гробу молчальник —
в долготу октав.

Сахар кончится, и там-то
из теплушки выйдешь в тамбур —
спрыгнешь на ходу...

Вот тогда-то и узнаем,
кто остался вместе с нами —
в крыльях. Без ходуль.

20 о к т я б р я

Я РАССКАЖУ

Ещё нерастраченных крон
укрытья торжественны – край
неброский... где в ягодах кровь
рябины, раскатистый грай
вороний... Где ворон и враг
созвучны, должно, испокон...
И где обретаются враз,
как в осени, дрожь и покой.

24 о к т я б р я

РЯБИНА. ПЛОДЫ

...Да, тяжела ты шапка-ноша, но...
закинута наверх, где места – небо.
А я, сей человеческий щенок,
засматриваюсь заново... И немо
стояние под деревом. Восторг
вместился в речь, неслышную воронам...
Мир каркающим голосом исторг,
что мой сюжет рябиновый сворован
у неба, у земли, у птичьих стай,
полдневного тепла, вечерней стыни...
Но совесть наблюдателя чиста
хоть тут... обезоруженного с тыла.

25 о к т я б р я

ОСЕНЬ В МОСКВЕ, или ТРЕТИЙ РИМ

Тепло и пасмурно. Осадки у ворот.
Раскрою зонт – пройдусь под крышей мира.
Здесь радости не больше, чем хвороб, —
надень гамаши, шарф из кашемира,
и в добрый путь...
Старея по часам,
ты постепенно выпадешь из ритма,
упорно собирая по частям
обломки развалившегося Рима...

25 о к т я б р я

ДОЖДЬ НА СРЕТЕНКЕ

1

Отсюда хорошо – вернуться...
Память тянет, как Жучка за рукав.
О прошлое моё, мой уголок бермудский,
отпустишь и меня, распорядившись мудро,
и я останусь, пса не заругав
за этакую вольность...
Под авто
бросаются огни, навстречу ностальгии,
и вспыхивают всполохами в тон...
Ушедшее, как видно, камертон
пожизненный. А небеса – стальные.

2

Я знаю, есть Китай, «китайское варенье»,
Китайская стена и что-нибудь ещё
китайское... Но здесь, под дождиком, вернее
живётся – в ноябре погодкою польщён
привыкший жаться в щель любую соплеменник.
Как иероглиф мудр – мудрён любой чертёж
проходов и дворов... Взаправду пламенеет
сердечко, что вросло в родительский чертог.

8 н о я б р я

ОСЕНЬ В НОЯБРЕ

Осенних ризниц тусклый матерьял...
И русский мир в предчувствии осады.
Минуту и другую потерял
текущий день, осунулись фасады.

Ноябрь – напасть. Беги, покуда цел!
Сморчком глядит последний поселянин —
забытый лист. Глядит иудой в цель
последний месяц – дрожь пошла слоями,

как снег и снег... Ноябрь глядит в окно.
Туманна морось, и стекло туманно.
Туманного предчувствья волокно
уже страшит – ещё, однако, манит.

8, 9 н о я б р я

В КАМЕРГЕРСКОМ, или ДЕТСТВО Н.

Кого здесь только не было! Премьер
прохаживался, зрители толкались...
Но стали новым лицам не в пример.
Так память наша бедная – долга ли
иль сроду укорочена – долгами
задавлена, и времени примет
искать необязательно...
Примерь
уже не роль. Что принято – промерь,
но кровью, но истёртыми ногами.
Как праотцы, что обучили гамме.

9 н о я б р я

ТЕПЛО, или МОТЫЛЬКИ

Неурочно тепло – всё б бродить по его берегам.
Изумляться красе – каждый раз и знакомой, и новой.
Здесь теченье молчит, неожиданный там перекат...
Кто умеет смотреть, разглядит увяданье – в обнове.

И не меньше цветов, и оттенков поболее, чем
ясным маем, горячим июлем,
золотым сентябрём – их понятней любить и ловчей
о любви говорить – собирается улей.

И плывя ноябрём до зимы, поменяешь уклад.
Но о том не теперь – так тепло, даже крылышком машет
чуть заметная тварь, у кого ни другого угла,
ни товарищей, ни... И забот неизмеренных наших.

10 н о я б р я

НОЧНОЕ

В огромном городе моём ночь.

Из дома сонного иду прочь...

М. Цветаева

Напрямую бульварной дугой,
развязав по дороге тугой
узел – жаль, что никто не узнал —
на ходу не распутать узла.

Ну а воздух – не выпить-то как?!
Всё иду, зажимая пятак
на метро – впрочем, где пятаки?!
Уж давно не войти по таким.

Так и жизнь: оглянулся – да где ж?
По кривой исполненья надежд
мы искали... А совесть права —
всё твоё, коль дорожка пряма.

Напрямую бульварной дугой!
Я дороги не знаю другой —
вот и маюсь, и дело с концом —
не ходи, с пятаками, кольцом!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Возвращаться бульваром не грех.
Поздний воздух осенний нагрет,
что живёшь не по правилам вновь
и идёшь в новобрачную ночь
напрямую Бульварным кольцом,
влажный куст на пути, огольцом,
повстречав...
Уходя в сонный дом
прочь отсюда – с монеткой на то.

10, 11 н о я б р я

«Каштаны в рваных тряпочках листвы...»

Каштаны в рваных тряпочках листвы,
понурой и колеблющейся слабо.
В бесшумных мягких тапочках лисы
гуляет осень – каждый день на