Заря над Скаргиаром

нелестное мнение о своем союзнике, который только и делает, что отсиживается в тылу, подставляя их под удар.

— Князья Сайрола, — сказал Рисгеир, — сегодняшний разгром отозвался болью и возмущением в моем сердце. Разве это честная война? Эсторея применяет против нас оружие, созданное темными силами, уничтожает наших воинов, как букашек! Их кровь вопиет об отмщении! Очевидно, что нам самим не справиться. Но не стоит падать духом: есть еще в Скаргиаре силы, стоящие за добро. Я напишу в Аргелен, и там откликнутся на наш призыв. С давних пор Аргелен и Эсторея враждовали; только что между ними закончилась война. Они подписали мир, но все знают, насколько этот мир непрочен. Узнав о том, что Эсторея беззастенчиво попирает все правила чести и добра, Аргелен не будет ждать. Он поднимет свои войска и заставит гнусных эстеан воевать на два фронта!

Князья подняли головы и одобрительно закивали: идея короля пришлась им по душе.

— Если Аргелен поддержит нас, мы готовы воевать дальше, — сказал Альтсерг, делая шаг в сторону короля. — Веди нас, государь.

Он стал перед Рисгеиром на колени и поцеловал его руку. Остальные князья по очереди проделали то же самое, принося присягу на верность.

Молодой король смотрел на их склоненные головы, и в уголках его глаз таилось презрение.

«Вот они, гордые и независимые степняки, — подумал он. — Только помани их подачкой, и они побегут за тобой, как стая голодных дрилинов, забыв стыд и совесть».

Князья вышли, и Рисгеир опустился на ковер. Настроение у него было прескверное: он так рассчитывал отбить у эстеан их оружие, что сегодня думал быть уже в Болоре, а теперь все планы рухнули. Двое из посланных им воинов вернулись все израненные и рассказали, что они совсем уже было отбили оружие, но неизвестно откуда налетела нежданная подмога эстеанам, и все пропало.

В сокрушительном действии этого оружия, которое ему не досталось, Рисгеир убедился сегодня. Гневно сжимая кулаки, он подумал о том, что ему придется убеждаться в этом снова и снова — каждый день, пока их всех не перебьют. О том, что надо отступить и отказаться от своих захватнических планов, Рисгеир даже и не помышлял.

Оставалось уповать на то, что Рамас Эргереб, который помог ему стать королем, поможет ему и в том, чтобы выиграть войну. Рисгеир взял бумагу и перо и, примостив листок на коленях, написал:

«Глубокоуважаемый первый советник Аргелена господин Рамас Эргереб!

Вот уже три недели наша армия осаждает Болор. До сегодняшнего дня мы надеялись переправиться через Гизенский мост в ближайшем будущем, считая это только вопросом времени. Сегодня эти надежды рухнули.

Эстеане применили против нас оружие, равного которому ни я, ни кто-либо из моих приближенных не видели. Подобное ему, возможно, находится в вашей крепости Гарет на берегу Гуаранского пролива, но ни мощность его, ни дальность не известны нам достоверно, и только по слухам мы имеем о нем некоторое представление.

То же оружие, действие которого нам довелось повидать, поразило наше воображение и изрядную часть нашего войска. Оно стреляет лучом света, который простирается на несколько гин и сжигает все, что встречает на своем пути. Жар от этого луча во мгновение ока превращает и воинов, и берке, и одежду, и латы, и их оружие лишь в кучу пепла, столь легкого, что ветер разносит его по степи в несколько часов.

Мои воины в смятении. Они перестали верить в силу своих мечей и копий, которые стали бессильны против дьявольского оружия. Нет сомнений, что эстеане, совершив такой подлый ход, уже заранее празднуют победу.

Ни одно сердце в Скаргиаре не может равнодушно смотреть на это!

Я, король Рисгеир, обращаюсь к вам, господин Эргереб, с просьбой признать мирный договор с Эстореей от двадцатого кутастеф недействительным и открыть у нее на западе второй фронт. Эсторея, зажатая с двух сторон, не сможет сопротивляться, даже имея в своем распоряжении это чудовищное оружие.

Жду вашего ответа и надеюсь на вашу поддержку.

Король Рисгеир Истилис».

Запечатав письмо и надписав адрес, король кликнул слугу и приказал ему отослать письмо.

Как мы видим, в нем ни слова не было сказано о том, что Рисгеир пытался завладеть тайным оружием эстеан и что затея провалилась.

Эстеане и гедры спокойно расхаживали взад-вперед по Гизенскому мосту, купались в Ривалоне, мыли берке ввиду позиций врага, демонстрируя ему надежность своей защиты. С лиц воинов исчезло выражение суровой озабоченности: они беспечно улыбались, поглядывая на восток, и время от времени какой-нибудь остряк выкрикивал по адресу буистанцев и сайрольцев заковыристые оскорбления, вроде:

— Чует мой нос, дымком потянуло. Сегодня у степнячков на ужин преотличное жаркое!

— Приятного аппетита, господа! — подхватывали другие. — Смотрите только, как бы не обжечься!

Солдаты от души хохотали над каждой шуткой, независимо от того, была она смешной или нет, — главное, она была к месту. Все в армии, начиная со Сфалиона и заканчивая ездовыми, радовались этой победе, как чуду. Впрочем, она и была чудом: ведь чудо — это то, чего никто не ждет.

В Паорелу полетели письма, полные напыщенных сравнений и хвалебных слов новообретенному оружию. Его достоинства расписывались в самых ярких красках, тут же приводились заманчивые перспективы его использования и дальнейшие планы развития событий. Сфалион настрочил королю подробнейший отчет о происшедшем, от избытка чувств даже примостив туда строфу о Лагреаде.

После того, как Аскер сказал, что его оружие называется Лагреад, а Моори привел уже упоминавшиеся пять строк, их стали напевать все. Если какой-нибудь солдат, направляясь к реке с пустым ведром, насвистывал себе под нос песенку, то можно было не сомневаться, какие в этой песенке слова:

И солнце встанет и зайдет.
А Лагреад, гроза врагов,
Своим карающим лучом
Разить противника готов,
На битву жаркую зовет!

При слове «жаркую» солдат неизменно ухмылялся, очевидно, вспоминая, какое жаркое утро выдалось сегодня для тех, кто осмелился выступить на битву.

Лагреад, установленный на крыше штаба, взяли под усиленную охрану. Возле него стояло два независимых караула, и когда один сменялся, смена другого как раз подходила к середине. Часовым было приказано глаз не спускать с аппарата и стрелять во всякого, кто покажется им подозрительным. Сфалион лично отбирал караульных и взял туда солдат, верность и преданность которых он сам имел случай видеть на деле.

Дело близилось к ночи. По всему Болору горели огни; военные и те из местных жителей, кто не уехал в тыл, готовились к ужину. Хозяйки ощипывали откормленных дрилинов, в больших котлах под открытым небом варилась гропалятина с пиной. Аппетитные запахи расплывались по поселению, забивая другой запах — запах горелого мяса, что нес ночной ветерок из-за Ривалона.

В штабе тоже собирались ужинать. Хозяин постоялого двора суетился в зале, подгоняя слуг, которые