встаю в четыре часа утра и в пять сижу уже за делом. Представьте же себе, что вчера, когда я расстался с вами, меня неодолимо стало клонить ко сну. Едва я успел лечь, как заснул, и, не разбуди меня ваш лакей, я думаю, прости Господи, что спал бы до сих пор. Всего удивительнее, что этот продолжительный, этот мертвый сон не только не подкрепил, но еще, напротив, страшно утомил меня. Я совсем разбит.
— Я нахожу это вполне естественным после приключения с вами вчера, любезный господин Жейер. Оно сказалось на вас, вот и все. Это нездоровье пустое и скоро пройдет. Будьте покойны, после завтрака вы совсем оправитесь.
— Да услышит вас Бог, баронесса! Признаться, я чувствую себя очень нехорошо.
— Все пустое, говорю вам, — и она сказала по-немецки, так как разговор ее с банкиром происходил на английском языке: — Подавайте, Юлиус.
Принялись за завтрак, он был отличный и вкусно приготовлен.
Предсказание баронессы оправдалось: недуг Жейера вскоре прошел от подвигов его исполинского аппетита, несколько стаканов доброго вина довершили излечение. Он перевел дух как тюлень.
— Ах! — вскричал он. — Я чувствую себя теперь гораздо лучше, я буквально оживаю, баронесса!
С этими словами он весело осушил свой стакан.
— Я была уверена в этом, — ответила баронесса с пленительною улыбкой, — для человека, подобно вам привыкшего ко всем удобствам жизни, ничто не может быть ужаснее, как лежать на соломе, полуодетым и в комнате, где ходит ветер, особенно после того, что вынесли вы вчера.
— Вы правы, баронесса, и потом, надо сознаться, я уже не молодой человек, хотя еще не старик. Со всем смирением я признаю, что обязан вам вечной благодарностью за все, что вы удостоили сделать для меня.
— Что же я сделала, любезный господин Жейер?
— Да только спасли мне жизнь, баронесса.
— Я? — вскричала она смеясь.
— И скорее два раза, чем один, считаю долгом заявлять это во всеуслышание.
— Вы шутите.
— Ничуть не бывало, баронесса, век свой я не говаривал положительнее, повторяю, вы спасли мне жизнь.
— К сожалению, я должна сказать, что и не думала.
— Та-та-та! Баронесса, говорите что хотите, покориться вы все-таки должны, я твердо буду стоять на своем.
— Пусть же будет так, если вы желаете, только я не вижу надобности упорно возвращаться к этому предмету разговора.
— Ведь я ваш должник, баронесса, и боюсь, что никогда не буду в состоянии поквитаться с вами, если небо не сжалится надо мною и не даст мне возможности оказать вам такую же услугу.
Баронесса громко захохотала, но слегка насмешливо.
— Итак, любезный господин Жейер, вы желаете мне сперва несчастья, чтоб потом отплатить мне за мнимую услугу.
— О! Я далек от подобной мысли, баронесса, я только…
— Послушайте-ка, откровенно говоря, я думаю, что вы не то сказали, что хотели бы, и вообще не совсем уясняете себе, что говорите в эту минуту, — шутливо заключила она.
— Не скрою, что вы отчасти правы, баронесса.
— Успокойтесь же, если вы так жаждете доказать мне вашу признательность, быть может, случай представится скорее, чем вы полагаете.
— Дай-то Бог, баронесса! Разве вы опасаетесь?..
— Я? — с живостью перебила она. — Ничего я не боюсь, но кто может предвидеть будущее, особенно в настоящее время бедствий и переворотов?
— Правда, живешь в постоянной тоске, все ожидаешь, что нагрянет катастрофа.
— Или по крайней мере несчастье; но так как ничему мы помешать не можем, то самое лучшее покориться судьбе. Вы знаете, что я выезжаю тотчас после завтрака?
— И я также, баронесса.
— Стало быть, мы расстанемся, любезный господин Жейер.
— Как расстанемся, баронесса, разве нам ехать не по пути?
— Не думаю, — сказала она странным тоном.
— Почему?
— Просто потому, что мы разъедемся в противоположные стороны.
— Вы разве не к Германии направляетесь?
— С чего вам пришла такая мысль?
— Не знаю, право, простите, баронесса, мне так показалось.
— О! Я понимаю причину этого намека, любезный господин Жейер.
— Намека, баронесса! — вскричал он, подняв голову.
— Вы все забываете, что мы условились говорить прямо. Откровенна одна я.
— Не понимаю, — пробормотал банкир.
— Не понимаете? — переспросила она с язвительной улыбкой. — Так я объясню, если на то пошло, чтобдоставить вам удовольствие.
— Смиренно прошу вас об этом, баронесса.
— Какой-то французский автор, человек большого ума, Бомарше, если не ошибаюсь, сказал лет семьдесят или восемьдесят назад страшную истину: «Клевещите, клевещите, что-нибудь все останется от клеветы». Понимаете вы меня теперь, любезный господин Жейер?
— Нет, баронесса, клянусь, что нет.
— Так я объяснюсь еще точнее: меня, любезный господин Жейер, оклеветали гнусным, возмутительным образом.
— Вас? — вскричал он, всплеснув руками. — Не может быть!
— Благодарю вас, — сказала насмешливо баронесса, — но это факт, и оклеветана я была. Кем? Этого я не знаю, или, скорей, знать не хочу, — прибавила она значительно. — Я и не жалуюсь, это было орудие борьбы. Сведения, сообщаемые мною правительству, имели такое важное значение, что должны были мешать некоторым особам, жаждавшим отличиться. Когда я очутилась на берегу Саара, во власти вольных стрелков, приписали измене, что я имела счастье остаться целою и невредимою, тогда как бедного барона Бризгау повесили без дальних околичностей. На меня написали такой донос, что я вызвана была в Берлин дать отчет в моих действиях. Знали вы об этом, любезный господин Жейер? — спросила она с горечью.
— Клянусь Богом, не имел понятия, баронесса. А последствия этого гнусного доноса, если позволите спросить?
— Последствия? Разумеется, я оправдалась в двух словах и посрамила клеветников, в тюрьму не попала, как, без сомнения, надеялись подлые доносчики, а, напротив, была осыпана похвалами и доказательствами благоволения за важные услуги, оказанные Германии, и, сверх того, мне дали особенное поручение к его величеству королю Вильгельму и его могущественному министру, графу Бисмарку.
— Возможно ли, баронесса… такая честь! — вскричал Жейер с волнением.
— Уж не считаете ли вы меня недостойной такого доверия? — возразила она с язвительной насмешкой.
— О, сохрани меня Боже! Напротив, я считаю вас достойной величайших почестей.
— Благодарю, любезный господин Жейер. Как видите, я вполне откровенна.
— Еще бы! Разве я когда-либо сомневался?
— Гм! Мне казалось.
— К сожалению, баронесса, при настоящих критических обстоятельствах нельзя достаточно быть осторожным.
— С некоторыми людьми — да, но есть и такие, относительно которых откровенность необходима. Итак, повторяю, я еду из Берлина; то есть
